— Она была просто фанаткой детективов. Не только моих. Прочла, наверное, все детективы всех времен и народов. И всем написала. Помню, на какой-то писательской конференции ей с ее письмами посвятили отдельный стенд. Всегда была уверена, что мы, авторы, все неправильно понимали. Она служила начальницей почтовой конторы, и мы шутили, что она, должно быть, продавала себе марки с кругленькой скидкой. Наверное, она была последним обитателем Холи-Сити. Да, полагаю, так оно и есть. Так и вижу картину, будто из рассказа Фланнери О'Коннор.[27]Почта давно закрыта, все затянуто паутиной. Осталась только она с кошками и груды дешевых изданий повсюду.

— Одетая в свадебное платье,[28]— внесла предложение Рима.

Что же именно было, что же именно было…

— Ну да, в этом роде.

Принесли ролл под названием «Облака и дождь». Рима вспомнила, что, кажется, это традиционный японский эвфемизм для секса. Или «гром и дождь»? Или китайский? Ролл оказался нарезанными на кубики моллюсками совсем нетрадиционного вида.

— Я однажды встречалась с этой Веллингтон, — сказала Аддисон. — Представляешь? Мы беседуем целый вечер, а она пишет письма Максвеллу, точно меня не существует. Правда, я тогда еще ничего не писала, и, наверное, она меня не запомнила. Но все-таки мы разговаривали довольно долго.

Вернулся шеф-повар, и они с Аддисон обсудили перспективы выборов в сенат. Еще месяц назад это казалось невозможным, а теперь демократы побеждали в Монтане, где все еще шел подсчет голосов, и в Виргинии, где ситуация выглядела чертовски хорошо. Повар спросил про собак и выслушал рассказ про их хеллоуинские наряды. Он заметил, что Риме должно нравиться в Калифорнии куда больше, чем в Кливленде, и поинтересовался, как это ей — жить у самого океана. Говорил он с сильнейшим калифорнийским акцентом.

— Нет, конечно, у вас в Кливленде тоже есть вода. Я слышал, там есть озера. Великие озера.

Калифорнийцы всегда считают, что у них все — самое-самое. Они не представляют, что такое действительно Великие озера. Рима из вежливости сделала вид, что не заметила иронии, и сказала:

— Я люблю пеликанов.

«Люблю» было не то слово. Рима обожала пеликанов, обожала смотреть, как они тяжело хлопают крыльями, обожала созерцать этих загадочных, непроницаемых доисторических птиц. Она обожала их манеру держаться над гребнем волны. Только сегодня она видела с десяток пеликанов. Иногда они казались такими большими на вершинах волн, что Рима принимала их за морских львов.

Она съела кусочек суши. Теперь ей было спокойнее: разговор оказался под ее контролем, можно было переключиться на пеликанов. Но она также начинала чувствовать, что, может быть, стоит все-таки поговорить об отце, если она сможет начать сама, задавать вопросы, чтобы ее не застали снова врасплох. Что же именно было…

Шеф-повар отошел. Аддисон катала зубочистку между пальцев.

— Мы встретились с Констанс Веллингтон пятого августа пятьдесят девятого года, — сказала она. — И в тот же вечер я познакомилась с твоим отцом.

(3)

В 1959-м Аддисон было семнадцать, она работала на полставки в «Санта-Крус сентинел» и, как легко догадаться, специализировалась на случаях насильственной смерти. Двадцатитрехлетний Бим Лэнсилл тогда был сотрудником «Сан-Хосе меркьюри ньюс».

Они встретились на ежегодном собрании журналистской ассоциации под названием «Верные сердца».

В тот год для собрания сняли, забавы ради, актовый зал в Холи-Сити. Журналисты любят позабавиться — в самом деле, почему бы и нет? Тогда еще не было Интернета, не было блогеров, проверяющих каждый факт в каждой истории. Журналисты, не понимая своего счастья, беспечно все придумывали на ходу.

Вдобавок отец Уильям Райкер, патриарх Холи-Сити, был еще на что-то годен.

Он играл роль гостеприимного хозяина. Билл Гульд, главный оратор, вдохновленный учением Райкера о совершенном управлении, разливался соловьем, описывая журналистам этот совершенный мир. Никаких дедлайнов. Никакого давления. Одно по меньшей мере убийство в день, открыто, средь бела дня, прямо за окном бара, чтобы его можно было освещать, не вставая со стула.

Тем летом в Холи-Сити орудовал поджигатель. Билл Гульд пообещал, что, если он подожжет этим вечером лекционный зал, ему гарантированы первые полосы нескольких газет. Шутка вышла неудачной: последователи Райкера выходили в банкетное помещение и внимательно осматривали его. Было бы не слишком большой фантазией предположить, что поджигатель сидит среди собравшихся и смеется вместе с остальными.

Одно из основных правил: никогда не разжигайте поджигателя.

Зал был украшен сплетенными желтыми и зелеными лентами. Были приготовлены две чаши гавайского пунша, сильно улучшенного, по словам Аддисон, втайне добавленным туда местным кукурузным виски, благодаря своей убойной силе известным как «белый мул». Обитателям Холи-Сити были запрещены алкоголь и интимные связи, но даже в свои семнадцать Аддисон уже знала, что они трахаются, а возможно, даже и выпивают. Отец Райкер блеснул — заметил, что у пунша странный привкус, и налил себе еще. Он сделался болтлив, сказал, что его Холи-Сити — больше не уютный бар для туристов, направляющихся к берегу. Другие на его месте увидели бы здесь одни кислые лимоны, сказал он. Но он не из таковских, сказал он, он видит, что из этих кислых лимонов можно делать лимонад. Может, устроить в Холи-Сити центр медитации, а может, нудистскую колонию?

Земля со строениями больше не принадлежала Райкеру, и рассуждения его были чисто умозрительными. Собственность перешла к музыкальному редактору из Голливуда по имени Морис Клайн. Еврею. Райкер внезапно проникся убеждением, что евреи — те же белые; он, по его словам, никогда не имел ничего против евреев; он подарил Клайну половину своей собственности и назначил его еврейским мессией Холи-Сити. Через несколько месяцев он продал Клайну и вторую половину, но при условии, что тот возведет на этом месте новый Иерусалим.

Через неделю Райкер захотел все обратно.

Начались тяжбы. Райкер подал иск против Клайна, последователи Райкера — и против него, и против Клайна, каждый по отдельности, по поводу своей доли собственности. Суд постановил, что все принадлежит Клайну.

Вот тогда-то и начались пожары. Холи-Сити разваливался на части. Райкер в тот вечер был в сером костюме, синем галстуке и красной шерстяной шапочке. С огромным животом, он поминутно рыгал. Аддисон много слышала о том, каким харизматичным и неотразимым Райкер был в молодости. Но сейчас он был просто смешон. Она быстро налила и выпила еще, чтобы не представлять его голым.