Превозмогая боль, Найт дотянулся до телефона и, сделав несколько звонков, в конце концов связался с администратором «Дрейка». Назвавшись вымышленным именем, он сказал, что работает в полицейском управлении Ивенстоуна и просто уточняет кое-какую информацию.

— Давайте, — сказала администратор.

— Я не могу разобрать собственные записи, — начал Томас. — Мисс Даниэлла Блэкстоун останавливалась в триста четвертом или триста седьмом номере?

— В триста четвертом. Так и не выписалась из него. До тех пор, пока — ну, сами понимаете, не выписалась.

— Спасибо, — поблагодарил ее Томас. — Я так и думал. — Он уже собирался положить трубку, как вдруг его осенила еще одна мысль. — Вы не могли бы соединить меня с номером Рэндолла Дагенхарта?

Последовала пауза, затем администратор сообщила:

— Мистер Дагенхарт уже выписался из гостиницы.

— А как насчет мисс Джулии… — Он запнулся, вспоминая фамилию. — Макбрайд?

— Подождите.

После трех гудков в трубке послышался женский голос. Он был каким-то запыхавшимся, и Томас сначала его не узнал.

— Это Томас Найт, — начал он. — Мы познакомились в баре «Дрейка».

— Ах да, ученый, приходящий в себя. — Тон Джулии тотчас же стал спокойным. — Помню. Вы меня поражаете.

— Это еще чем же?

— Я не думала, что вела себя настолько откровенно, чтобы спровоцировать ваш звонок.

Томас поймал себя на том, что заливается краской, и пробормотал:

— Да, верно. Я просто подумал, можно ли задать вам один вопрос.

— Вас интересует не то, какое вино я буду пить на ужин, — заметила Джулия, радуясь его смущению. — Хорошо. Что у вас на уме, мистер Найт?

— Эта утерянная пьеса Шекспира, — начал Томас, стараясь принять такое положение, чтобы говорить было не особенно больно. — «Плодотворные усилия любви». Вы сказали, что ее находка вызвала бы много шума, но не уточнили, считаете ли это вероятным.

— То, что пьеса существовала, или то, что ее обнаружили?

— То и другое.

— Это возможно.

— Но нам ведь даже неизвестно, была ли она написана.

— Это спорный вопрос, — сказала Джулия, отбрасывая игривость и переходя на профессиональный тон. — Практически несомненно, что пьеса существовала.

— Однако ее ведь нет в сборнике ин-фолио, который вышел в свет в тысяча шестьсот двадцать третьем.

Это издание ин-фолио, то есть в полный лист, стало первым «собранием сочинений» Шекспира, изданным через семь лет после его смерти членами театральной труппы, для которой он работал. Оно содержало тридцать шесть пьес, и половина из них до того момента не печаталась.

— Да, в первом ин-фолио ее не было, — подтвердила Макбрайд. — Кстати, как и «Перикла», хотя он уже несколько раз выходил до этого ин-кварто.

Ин-кварто, издания в четверть листа, были дешевыми книгами всего с одной пьесой.

— «Плодотворные усилия любви» не выходили ин-кварто, верно? — спросил Томас.

— Тут-то и кроется самая загвоздка, — сказала Джулия. — Вы что-нибудь слышали о Фрэнсисе Мересе?

Томас уже собирался сказать, что нет, но тут у него в памяти что-то шевельнулось.

— Список, — сказал он. — Мерес составил список известных драматургов и объяснил, чем они прославились, верно?

— В тысяча пятьсот девяносто восьмом он написал книгу «Palladis Tamia», которую сам называл сокровищем ума, — подтвердила шекспировед. — Нудное перечисление взглядов самого Мереса на искусство, поэзию и все остальное. Именно этот год по большому счету был зенитом творчества Шекспира. Мерес перечисляет шесть его комедий, тем самым косвенно подтверждая даты их создания. Это «Комедия ошибок», «Два веронца», «Сон в летнюю ночь», «Венецианский купец», «Бесплодные усилия любви» и…

— «Плодотворные усилия любви», — закончил за нее Томас, приподнимаясь на левом локте и тотчас же морщась от боли. — Но… у некоторых пьес ведь есть разные названия, так? Взять хотя бы «Двенадцатую ночь», которая также называется «Как вам угодно». Так что, возможно, Мерес просто использовал второе название для какой-то другой пьесы Шекспира, написанной до этого года, которой нет в списке. Вдруг это произведение нам хорошо известно?

— Например, «Укрощение строптивой»? — спросила Джулия. — Отвратительное предположение, мистер Найт. Такое мог сделать только мужчина. Вы меня удивляете.

— Что вы хотите сказать?

— «Строптивая» должна была быть в списке. Определенно, она написана до тысяча пятьсот девяносто восьмого года, однако Мерес ее не упоминает. Некоторые специалисты полагают, что «Строптивая» и есть «Плодотворные усилия любви». «Бесплодные усилия любви» говорят о том, как смерть и политика отнимают у людей их романтические завоевания. «Укрощение строптивой» учит, как заставить жену покориться.

— Ну, тут я не совсем согласен…

— Эта комедия рассказывает о том, как завоевать женщину, сломив ее дух, — весело перебила его Джулия. — Если это и есть «Плодотворные усилия любви», то все мы в опасности. Впрочем, ваши научные познания устарели, мистер Найт.

Томас, не подозревавший, что хоть что-то из сказанного им до сих пор может попадать под определение «научные познания», молча ждал.

— В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в переплете одной книги был обнаружен фрагмент рукописи. Как оказалось, это была часть описи книжного магазина в Эксетере. В ней перечислялись книги, проданные в промежуток между девятым и семнадцатым августа тысяча шестьсот третьего. Там были и «Укрощение строптивой жены», и «Плодотворные усилия любви». Конечно, можно придираться к расхождению между «строптивой женой» и просто «строптивой», но, на мой взгляд, совершенно очевидно, что «Плодотворные усилия любви» — это совсем другая пьеса. Что гораздо важнее, мистер Найт, она была издана.

— Так как же эта вещь была утеряна?

— Вероятно, пропали и еще какие-то пьесы, — сказала Джулия. — Комедия «Два благородных родственника» также не была включена в первое издание ин-фолио. К тому времени Шекспира уже не было в живых, а театр «Глобус» сгорел дотла. Кто может сказать, сколько еще рукописей не дошли до нас?

— Но мы ведь говорим не о рукописи, — возразил Томас. — Вы же сами сказали, что пьеса была опубликована ин-кварто, то есть в сотнях экземпляров. Как она могла пропасть?

— Известно ли вам, сколько экземпляров первого ин-кварто «Тита Андроника» дожили до нашего времени? — спросила Макбрайд. — Один. Тогда пьесы были грошовыми книгами. Они не принадлежали к высокому искусству, не считались даже поэзией. Нам известна по крайней мере еще одна, написанная Шекспиром, — «Карденио», которая не дошла до нас, хотя рукопись, возможно, существовала до тысяча восемьсот восьмого года, когда сгорела библиотека театра «Ковент-Гарден». В начале семнадцатого века Шекспир не был той литературной иконой, каковой является сейчас. Просто драматург, причем популист, писавший развлекательные пьесы для театра. Это получалось у него хорошо, он заработал своим творчеством кучу денег, но можно ли говорить, что современники считали его величайшим писателем всех веков, мастером, каждый клочок бумаги, вышедший из-под пера которого нужно хранить как священную реликвию? Едва ли.