Интересно, есть ли индейское имя, которое подошло бы Марте (допустим, она его заслуживает)? Ничего Не Ведающая Марта. Или просто Бумажная Марта – а что, даже неплохо. В конце концов, Марта совсем не виновата, что она такая. Она не провела одиннадцать месяцев в Раю. И не вернулась обратно.

А Мэй очень нужен был кто-то, кому все рассказывать: хорошее и плохое. Всё или почти всё. Не будь у нее своей воображаемой Марты, она с ума бы сошла. Потому что, когда ты описываешь свою жизнь, то видишь ее со стороны, все проясняется и прочищается. Или окрашивается в другой цвет, будто смотришь через стеклянный шарик.

Правда, надо признаться, Бумажная Марта звучит не так красиво, как Мэй Маленькая Женщина. Маленькая Женщина с Пером в Руке, которая пишет и пишет, потому что вещи начинают существовать, когда ты их описываешь, – становятся явственнее, сильнее. Мэй Маленькая Женщина Владычица Белой Бумаги. Но теперь довольно писем несуществующим подружкам. Лучше писать рассказы.

Если правда каждому следует делать то, что у него хорошо получается – как это принято у индейцев, – тогда она волей-неволей должна писать. Выбора у нее нет.

Иногда даже легче не иметь выбора. Все становится гораздо проще.

Она берет новый лист, поглаживает его нежно, как младенца по щечке, обмакивает перо в чернила. И начинает. Это не рассказ. Это послание себе самой, заявление. Обещание.

Вот идет девочка с густыми темными волосами, заплетенными в две косички, которые покачиваются на спине в такт подпрыгивающей походке. Она в скромном темно-сером платье, из-под которого видны восхитительные красные сапожки. Они начищены до блеска и, похоже, совсем новенькие – может быть, даже пока немного жмут, потому что время от времени девочка замедляет шаг, как будто еще к ним не привыкла; или это только кажется. Она прижимает к груди две книги, словно щит, и быстро идет по краю дороги. Походка у нее решительная, как у человека, который знает, куда идет, и хочет прийти побыстрее, но иногда она отвлекается на проезжающие повозки, оборачивается, вглядываясь в их поклажу, по крайней мере в ту, что видна, с каким-то странным жадным любопытством. Потом идет дальше и снова замедляет шаг, когда за низкой оградой показывается дом, который ей нужен; теперь она идет медленно-медленно, пытаясь заглянуть в окна: вот промелькнул силуэт женщины, горит лампа, детская головка, цветок на подоконнике. Девочка вдруг замирает в нерешительности, как будто кончился завод пружины, заставлявший ее шагать, руки с книгами опускаются. Что-то ее остановило? Просто передумала? Сложно понять на расстоянии.

По другой стороне улицы идет вторая девочка. На ней голубое платье в светлую и темную полоску и смешной чепчик, из-под которого выбиваются непослушные рыжие кудри. Теперь и она замедляет шаг.

И первая девочка, та, которая передумала, вдруг срывается с места и переходит дорогу. Она останавливается перед девочкой с рыжими волосами, закрывает лицо книгами, так что выглядывают одни глаза, и медленно опускает эту ширму, открывая улыбку, сначала слабую, потом все более решительную. Девочка покачивается на каблуках.

Потом наконец замирает. И вот теперь что-то говорит. Рыжая девочка слушает ее. Что-то отвечает. Мы слишком далеко, чтобы услышать, о чем они разговаривают. Но придется вообразить самим.

«История Мэй Маленькой Женщины» вдохновлена коротким периодом в жизни Луизы Мэй Олкотт, американской писательницы, известной во всем мире своим романом «Маленькие женщины». Луиза выросла в очень необычной семье: ее отец, Бронсон Олкотт, был педагогом, проповедником, мыслителем; ее мать, Эбигейл Мэй, которую все звали Эбби, была женщиной энергичной, благородной, импульсивной и альтруистичной. Бронсон Олкотт входил в кружок известных философов-трансценденталистов, убежденных в том, что человек должен вести самый простой образ жизни, много времени посвящать учению, размышлениям и обсуждениям – словом, здоровью души. Их взгляды были очень смелыми: в Америке, где в ту пору нещадно эксплуатировали черных рабов, привезенных из Африки, и считали их собственностью хозяина, они верили в равенство и помогали рабам убегать с плантаций и искать новую жизнь в северных штатах, где признавались их права; в Америке, захваченной европейцами, которые присвоили земли коренных народов путем обмана и мошенничества, они защищали право индейцев жить там, где они жили всегда. Одни считали их сумасшедшими, другие восхищались.

В 1843 году Бронсон Олкотт с небольшой группой единомышленников (среди них было несколько друзей, с которыми он познакомился во время своего путешествия в Англию и совершенно их покорил), решился на эксперимент: они покинули Конкорд, городок, в котором тогда жили, и отправились жить на природе небольшой утопической коммуной, которую назвали Fruitlands, или Фруктовые угодья, – чтобы возделывать там огород и собирать урожай фруктов и овощей. Это должно было стать их раем, местом, где они могли руководствоваться в жизни принципами, в которые верили.

У Олкоттов было четыре дочери: Анна Бронсон, Луиза Мэй, на тот момент десятилетняя, Элизабет Сьюэлл и Эбигейл Мэй, самая младшая, которой едва исполнилось три. Девочки тоже участвовали в этом приключении наравне с мамой Эбби и отцом. (Какая путаница с этими одинаковыми именами! А дело в том, что в старые времена традиционно имена передавались по наследству, да еще в качестве второго имени часто добавлялась фамилия.)

Семья была очень сплоченная. Луиза в своем дневнике называла их «патетической семьей», при этом они вечно были в долгах, терпели лишения и нужду. Режим дня неукоснительно соблюдался, правила были строгие: вставать на заре, учиться, работать (то есть стирать, гладить, собирать урожай, стряпать…) и снова учиться; не есть мясо и не пить молоко, чтобы не мучить животных; носить только льняную одежду, потому что на хлопковых плантациях использовался рабский труд; пахать без волов и мулов, запряженных в плуг, хоть это и очень тяжело, – потому что тоже: эксплуатация животных.

Эбби, то есть миссис Олкотт, не всегда была согласна с такими строгими порядками; но соблюдала правила поселения сама и заставляла дочерей. Ее девиз был: «Надеяться на лучшее и трудиться». И, разумеется, она много надеялась и много трудилась день за днем, засучив рукава, без устали и без передышки, даже без соседок, с которыми можно выпить чашечку чаю или поболтать. Некоторые их друзья наблюдали за этим экспериментом с явным недоумением. Эмерсон, один из трансценденталистов, писал в своем дневнике: «В июле все дается легко; но посмотрим, что будет в декабре».