Последние угольки сумерек дотлели в темноте, ночь поглотила их. Я уже встал, и тут раздались длинные назойливые звонки. Комиссарша медленно выдохнула и наконец решилась их прервать.

– Это из лаборатории…

У меня бывают нехорошие предчувствия. Но настолько сильных не было еще никогда…

Элоиза опять зовет тебя, Франк. Я уже не могу слышать ее плач. Она постоянно твердит, что это я во всем виновата.

Нет, милая, вина моя. Я должен был за вами присматривать. Все это так… мучительно для меня… Как бы я хотел оказаться рядом с вами – здесь ни в чем нет смысла…

Вокруг нас темно и холодно. Почему все так? Что происходит, Франк? Мы сделали что-то плохое? Мне холодно… холодно… Около нас… как будто кто-то есть. Нас окружают… Господи!

Сюзанна! Что случилось? Сюзанна!

Вой. Непроглядная темень. Кругом вода. Это мой пот. Прерывистое дыхание. Плавятся выбившиеся из сил поезда. Меня трясет, мне холодно и тоскливо. Очередной кошмар…

И вдруг слышу:

– Мой Франк! Что с тобой?

Этот внезапно раздавшийся голос – словно пуля, угодившая в грудь… Нет! Не может быть! Нащупываю выключатель. Она стоит у моей постели, свесив руки. Малышка с книгой про Фантометту. Она в халатике, ее глаза отсвечивают серебром, аккуратно расчесанные волосы лежат на плечах. Она наклоняется ко мне:

– Ты умрешь?

Заслоняю глаза от слепящего света. Где мои часы? Три часа ночи… Этот страшный сон, так похожий на реальность. Сюзанна в опасности. Кто-то окружает ее и Элоизу…

Я тряхнул головой:

– Что?

– Болезнь у тебя в животе. Она убьет тебя?

Глаза обжигает солью. Капли, стекающие со лба.

– Каким образом ты…

…Вошла… Я оставил дверь незапертой, втайне желая ее появления, надеясь на невозможное: чтобы она побыла рядом, пока я не усну. И вот она вынырнула из темноты, стоит посреди рельсов, неподвижная, как глиняная фигурка из рождественского вертепа. Я выключил питание железной дороги и сел на постели, оглушенный слишком резким пробуждением. Грудь дрожала под напором пустившегося вскачь сердца.

– Ты… тебе нельзя вот так заявляться ко мне посреди ночи!

– Мама на работе. А я не люблю оставаться совсем одна.

– Твоя мама… Мне надо завтра же ее отловить. Надо положить этому конец… Что… что подумают люди? Представь себе! Да, представь себе на минутку, что кто-то видел, как ты сюда входишь! У меня могут быть крупные неприятности!

Она, обвиняя, ткнула в меня пальцем:

– Ты сам! Ты сам оставил дверь открытой! Сначала приглашаешь меня, а потом хочешь, чтобы я ушла?

Я опустил голову, сложил руки на коленях:

– Нет, это не так, но… У тебя есть мама. Она должна о тебе заботиться… И детям нельзя разгуливать по ночам! Это опасно!

Она заткнулась. Стояла истуканом и молчала. На ней были хорошенькие начищенные ботиночки. Красные ботинки с домашним халатом – странное сочетание.

Я хотел положить руку ей на плечо, но она увернулась, выражение ее лица оставалось непроницаемым.

– Послушай, – шепнул я, – давай я тебя провожу до дверей твоей квартиры?

Ни слова в ответ. Какого черта ей надо, этой паршивой девчонке? Ну, я поговорю с ее матерью, она у меня получит! Зевнув так, что едва не вывихнул челюсть, я встал и поплелся на кухню. Она тихонько пошла за мной. Пока я наливал нам молоко, мне внезапно вспомнились ее слова.

Я присел перед ней на корточки, протянул стакан с молоком и спросил:

– Почему ты сказала, что я болен?

Она помотала головой – нет, молока она не хочет! – и объяснила:

– Тебе все время снятся кошмары. И ты много чего наговорил… А что это за история про дуб и ясень?

– Ты… ты смотрела на меня спящего? И я говорил про дуб и ясень!

– Да! Что это за история?

– Это секрет – мой и моей жены, и я не хочу ни с кем его делить…

– Я знаю больше, чем ты думаешь.

Мир перевернулся – ребенок присматривает за взрослым человеком! Что мне следовало бы в этом увидеть? Символ всей моей разрушенной жизни? А может быть, в зеркале этих влажных глаз отражаются все слабости отца, лишенного возможности быть отцом?

– Никто не должен знать, что я болен, понимаешь? Сможешь об этом помалкивать? Меня всего-навсего укусил нехороший комар, и я выздоровею, потому что лечусь.

Она поплевала себе на руки:

– Клянусь!

– Отлично. А теперь пойдем к тебе.

Она опять замотала головой:

– Нет-нет! Только не сейчас! Я… – Огляделась и закончила: – Должна тебя лечить! А то ты умрешь! Я знаю!

Я только плечами пожал, хотя видел по лицу, что она донельзя напугана.

– Сказал же – я не умру! У меня есть лекарства, все будет хорошо.

Она металась по кухне, словно запертая в клетке дикая кошка.

– Я знаю! Я знаю, как тебя лечить! Кровь… У тебя кровь больная. Все случится из-за этого. Надо остановить! Скорее, скорее! Если ничего не делать, это расползется внутри тебя повсюду. И это убьет тебя, это убьет тебя, и ты оставишь меня одну!

Она разговаривала сама с собой, подбегала ко мне, убегала и снова подбегала, двигалась безостановочно, как те безумные ученые, которые ищут и не находят.

– Перестань носиться туда-сюда, ты меня с ума сведешь!

– Ты умрешь… Элоиза так сказала! Она зовет тебя, Франк, она зовет тебя к себе, но я не согласна, чтобы ты меня бросил! Ты не должен уходить, понимаешь? Решение… Решение… Скорее! Скорее! Кровь… Все начнется с крови…

Она вихрем металась по кухне, выдвигала ящики, распахивала дверцы шкафов и холодильника.

– Прекрати немедленно! И не произноси больше имени моей дочки! Перестань, прошу тебя!

– Кровь! Больная кровь!

Она ринулась к стене, погасила свет. В полной темноте звенит металл. Шорох. Дыхание. Сталь жалит мою руку. От боли сгибаюсь пополам.

Что-то капает на пол. По руке течет что-то липкое. Встаю, тянусь к стене. Выключатель.

Красное. Везде красное. Разрез на запястье. Вертикальный, между двумя венами. Опытным глазом полицейского вижу, что рана поверхностная. Зашивать не обязательно. Повезло.

Девчонка исчезла, на полу валяется нож с широким лезвием, обагренным жизнью. Обматываю запястье платком, изо всех сил затягиваю другой рукой.

И плачу, безудержно плачу, добитый всеми этими вопросами без ответов.

Она поранила меня. Почему? Внезапный припадок жестокости. Непредсказуемое поведение. Страх одиночества. Днем и ночью предоставлена самой себе. Без отца, матери никогда нет дома. Как тут не сорваться? Перевязав руку, в ярости мчусь вниз, на первый этаж, – сейчас она у меня услышит, эта мамаша, она ответит за свое поведение! Дверь седьмой квартиры. Запертая.