Я свернул одеяло, удостоверился в том, что никто из нас ничего не потерял и не оставил у могилы, и направился к уже знакомому мне проходу в стене.

«Надо же! — подумал я. — Всего-то две ночи провел на кладбище, а это дело кажется мне уже довольно привычным и даже обыденным».

Для начала я перебросил свернутое одеяло через ограду, затем туда же последовало и мое пальто. Без него, как я полагал, пролезать в узкую щель будет гораздо легче.

Так оно и получилось. В считанные секунды я оказался за стеной.

Отойдя от кладбищенской ограды на несколько шагов, я обернулся. Это место действительно показалось мне очень красивым. Вдруг я обратил внимание на то, что у ворот ограды виднеется какое-то светлое пятно. Я подошел поближе и понял, что это несколько изразцовых плиток, вмурованных в стену. На них были выведены строки из стихотворения Эсприу.

Когда ты замедлишь шаг,

Там, где услышишь мой голос, зовущий тебя,

Пожелай мне обрести вечный покой

В бескрайнем покое и благодати

Светлого города Синеры.

Я не поленился записать в органайзер телефона эти слова и, спускаясь вниз по склону, несколько раз мысленно повторил их. Я чувствовал себя как никогда легко и спокойно, даже ничуть не испугался, увидев в зеркальной витрине какой-то аптеки свое отражение. Грим, делавший меня похожим на покойника, по-прежнему оставался на моем лице.

Что ж, я действительно стал одним из них.

Чтобы встретить тебя, я переплыл океаны времени.

— Брэм Стокер. Дракула —

Самая бледная весна в моей жизни пришла, облаченная в саван какого-то непривычного мне и оттого особенно сладостного спокойствия. В тот день, когда меня приняли в «Retrum», я ощутил, что перешел некий рубеж и теперь нахожусь за гранью добра и зла.

Я даже стал позволять себе вспоминать покойного брата, не чувствуя при этом угрызений совести. В конце концов, все мы рано или поздно умрем. Моя дурацкая затея — покататься на отцовском мотоцикле — лишь приблизила неизбежный конец. В последний путь, туда, откуда нет возврата, мой брат действительно отправился раньше, чем этого ожидали все окружающие.

Привыкнув проводить свободное время на кладбище в компании покойников, я стал воспринимать и собственную жизнь как некий короткий промежуток между двумя вечностями, о которых никто ничего не ведает и, по всей видимости, знать не будет. Никто и никогда еще не возвращался оттуда и ничего не рассказывал о том мире нам, живущим здесь, на земле.

Я еще не братался ни с кем из усопших, но собирался попробовать сделать это в самое ближайшее время.

Дни шли за днями. Вернувшись из института и выполнив домашнее задание, я заваливался на кровать и раз за разом слушал кассету с «Ночной сменой», подаренную мне Алексией. Эта девушка, самая загадочная из моих бледных друзей, стала для меня не просто одним из товарищей по нашим странным и мрачным играм. Она, наверное, даже не догадывалась — впрочем, кто знает, — что я вспоминал ее, думал о ней практически каждую ночь.

Я с большим уважением относился к Роберту и точно так же высоко ценил Лорену, несмотря на сложный, импульсивный характер этой девушки. Но Алексия… к ней я испытывал совершенно иные чувства, хотя должен сразу сказать, что между нами абсолютно ничего не было. Когда я ее видел, больше всего на свете хотел подойти и крепко обнять ее. Тем не менее что-то мне подсказывало, что делать этого не следует.

В нашей четверке установились какие-то особые, очень трогательные и вместе с тем хрупкие отношения. Меньше всего на свете я хотел испортить их, закрутив роман с одной из своих бледных подруг. Я уверен, что случись такое — и Лорена никогда не простила бы мне этого. Она и сама как-то призналась, что все было бы проще, если бы Роберт начал ухаживать за ней, а она согласилась бы принимать эти ухаживания. Вот только наш долговязый приятель упорно продолжал позиционировать себя в качестве друга — и для меня, и для обеих девчонок. Мы проводили на кладбищах все выходные уже на протяжении двух месяцев, но ни разу не перешли черту того, что было дозволено рамками нашей суровой, почти потусторонней дружбы.

Я был в отчаянии.

В тот вечер, думая обо всем этом, я включил на магнитофоне песню, которая шла в списке под номером три. Эта композиция в свое время стала визитной карточкой группы «Баухаус». Называлась песня «Бела Лугоши умер». Записана она была в 1979 году и стала заглавной темой первого готического альбома в истории музыки.

Эта песня продолжительностью аж девять минут тридцать семь секунд начиналась с соло ударных, отбивавших какой-то гипнотизирующий слушателей ритм, на который накладывались немыслимые, пронзительные, как молния, завывания электрогитары. Слушая глуховатый голос Питера Мерфи, я вспоминал то, что когда-то читал о таинственном актере Беле Лугоши — классическом исполнителе роли Дракулы.

Этот артист, родившийся в Трансильвании и перебравшийся в Америку, всю жизнь исполнял роли в фильмах ужасов. Со временем с ним произошло то, что и должно было случиться. Он превратился в одного из своих персонажей.

На склоне лет Бела обустроил себе спальное место в гробу. Свидетели его смерти все как один утверждают, что в этот момент от его тела отделилось и стремительно вылетело в окно легкое, едва различимое облачко.

Это можно было бы, конечно, воспринимать как некую современную легенду, но в книгах, посвященных истории кино, вполне убедительно описываются и весьма мрачные похороны Белы Лугоши, организованные по сценарию, который он включил в свое завещание. Так, например, кремировали его в сценическом костюме вампира и лишь после этого захоронили прах на одном из калифорнийских кладбищ.

Поток моих воспоминаний был прерван осторожным стуком в дверь.

Я сперва нажал кнопку «STOP» и лишь затем отозвался:

— Да, папа, заходи.

Отец, как всегда, сначала просунул голову в щель, образовавшуюся между приоткрытой дверью и косяком, словно желая убедиться в том, что в комнате нет какого-нибудь страшного и свирепого зверя, готового растерзать незваного гостя в клочья. Видимо, с его точки зрения, я вполне подходил на роль подобного чудовища.

Отец внимательно посмотрел на висевшее в углу старое пальто, перекрашенное в черный цвет, затем — на стоявший у кровати магнитофон. Что ж, этот натюрморт действительно оставался неизменным день за днем.

Отец присел на край моей кровати и спросил:

— Скажи, я могу тебе как-нибудь помочь?

Этот вопрос, должен признаться, застал меня врасплох. Я понятия не имел, как на него отвечать.