Мы строили множество самых разных гипотез. Фюрер заключил секретное соглашение со Сталиным, и тот пропустит вермахт через южные области России, Кавказ и Каспийское море, чтобы позволить немцам вторгнуться на Средний Восток с севера. Таким образом, мы сможем поразить англичан в их чувствительное место – перерезать пути их сообщения с Индией. То, что не удалось сделать Роммелю из Ливийской пустыни, должны сделать мы через степи Ирана и Афганистана.

Англия, все время Англия! Она стала навязчивой идеей для армии, которую в 1940 году лишили победы, казавшейся такой легкой[36]. Неуловимая Англия, такая близкая и такая недоступная для нас. Мы нанесли ей несколько ударов в Греции, на Крите, который наши парашютисты захватили в ходе невероятной по дерзости операции: в течение трех дней они в буквальном смысле слова падали на врага с неба. Но это не были смертельные удары. Одни царапины орлиных когтей по шкуре одинокого льва, еще крепко стоящего на лапах. Рассказывали, будто многочисленные танковые дивизии, размещенные на юге Польши, получили специальное снаряжение, используемое в жарких странах, аналогичное тому, что было у Африканского корпуса. Но это были неподдающиеся проверке слухи, сплетни.

Мы ехали на восток. Гизи вышла на обочину дороги и незаметным жестом попрощалась со мной. Тоска от расставания несколько омрачала радость от того, что я уже видел себя в башне бронеавтомобиля, во главе взвода из девяти броневиков, в настоящем походе, с настоящими патронами в ружьях. Я видел как раз под собой уроженца Рейнской области Вилли, водителя. Рядом с ним тиролец Антерл, радист; а справа от меня, в пулеметной турели Карл, официант из Вены, стрелок. Сзади, насколько только достигал мой взгляд, шли танки, грузовики, мотоциклисты, бронетранспортеры и снова грузовики. Пейзажи быстро менялись. Высокие трубы и колодцы Верхней Силезии, естественное продолжение северо-восточной Чехословакии. Поля и леса Польши. Краков, где над старинными дворцами Ягеллонов и основанным Казимиром III университетом развевались флаги со свастикой. Наконец, Висла: немецкая река, польская река? В конце нашего долгого пути лес где-то между Люблином и рекой Буг, являвшейся демаркационной линией между сталинской и гитлеровской империями.

Перед последним перегоном мы заночевали в маленьком затерянном городишке, хозяевами которого были бойцы конного полка СС. Своих боевых товарищей-танкистов они приняли по-королевски: пиво и шнапс лились рекой. Мы разговаривали обо всем и ни о чем: о польских партизанах, о евреях, о русских, о польках, которые, как нас уверяли наши хозяева, были слишком большими гордячками, чтобы позволять немецким кавалерам приближаться к ним.

– Хотите посмотреть на настоящего еврея? – весело спросил вдруг один эсэсовец, видимо, командир части (мы не разбирались в их знаках различия).

И, не дожидаясь нашего ответа, подал знак часовому. Через несколько минут тот вернулся с одетым в светлое габардиновое пальто маленьким человечком лет тридцати, с небольшой бородой на подбородке. Он робко улыбался всем присутствующим, явно удивленный тем, что видит столько немецких офицеров, сколько, наверное, не видел прежде за всю свою жизнь.

– Ну, Гершель, скольких людей ты сегодня обманул? – спросил эсэсовский офицер.

Тот сразу не ответил. Он смотрел по сторонам, вглядываясь в наши лица.

– Раз ты не хочешь отвечать, я сделаю это за тебя! Ты сегодня надул, по меньшей мере, десяток честных христианских коммерсантов, слышишь? Ну-ка, часовой, дай ему десяток добрых ударов по спине.

Человечек уже упал на колени и нагнул голову. По окончании трепки, он поднялся, машинально, по-прежнему улыбаясь, быстро сделал несколько поклонов и ушел.

– Этого я оставил для себя. Мой персональный жиденок! – заявил командир, грубо хохоча.

Мы были ошарашены. Так значит, это и есть наш оккупационный режим в Польше? До нас, конечно, доходили смутные слухи о невероятных зверствах, которые позволяли себе на востоке полиция и СС. Несколько раз мы разговаривали об этом в берлинских салонах. Но никто не мог представить доказательств. Партийные функционеры опровергали слухи или уходили от неудобных вопросов. Восток был большим и обширным. Невозможно было узнать, что происходит в лесах Польши. Эта страна стала страной молчания, ее даже не было на новых картах Европы. На сей раз мы получили подтверждение, короткое, но жестокое, того, что, вероятно, происходило в сотнях других ее населенных пунктов. И эта сцена потрясла нас до глубины. Мы не знали, что это только самое начало геноцида, который станет одним из самых страшных преступлений в истории. Преступлению, которому мы, сами того не зная, тоже посодействуем нашей храбростью, нашими руками.

Большой лес укрыл, буквально поглотил нас. Мы замаскировали наши танки и грузовики под соснами, и в сотый раз смазывали пушки и пулеметы. Для кого и для чего? Мы готовы были дорого заплатить за то, чтобы это узнать. Мы, офицеры, выбрали для жилья маленькую ферму, где спали на сене, а то и прямо на земле. В этих краях постели были далеки от требований западного человека к гигиене.

Воскресный день 22 июня был таким же, как все прочие. Он обещал стать погожим и жарким. В пять часов меня разбудил лейтенант Мейер, бывший в мирной жизни мюнхенским архитектором. Он имел привычку в этот ранний час опустошать свой мочевой пузырь. Мейер отсутствовал долго, очень долго. Наконец, через четверть часа он вернулся, встал посреди комнаты и принялся хлопать в ладоши до тех пор, пока не поднялся последний из нас. И тогда, очень мягко, со своим тяжелым баварским акцентом произнес в полной тишине:

– Можете собираться. Вот уже четверть часа, как мы находимся в состоянии войны с Советским Союзом.

Он услышал по рации своего танка первый бюллетень берлинского радио и речь Гитлера. Фюрер Великого рейха объявил своему народу о своем непоколебимом решении покончить, раз и навсегда, с большевизмом.

– А с чего это ты стал слушать радио в такой час? – спросил я Мейера.

– У меня со вчерашнего вечера было предчувствие. Гитлер любит начинать свои наступления в воскресенье.

Значит, мы начали войну с русскими! До самого последнего момента некоторые из нас готовы были биться об заклад, что это никогда не произойдет. Они бы проиграли.

Ну, теперь я получу «мою» войну. Как долго я ждал ее! Время нетерпения заканчивалось. Начиналось так страстно желаемое время испытаний.

«Ротор» вдруг начал вращаться быстрее. Центробежная сила ощущалась сильнее. Одновременно пол стал уходить из-под ног. До сих пор многие смеялись или весело кричали. Сейчас раздались испуганные крики. «Остановите! Остановите!» – кричали некоторые. Другие посматривали в сторону выхода, но дверь была заперта. Человек, регулирующий скорость, был невидим. Слышал ли он крики тех, кто испугался? Или же слышал только тех, кто продолжал кричать от радости, вопя: «Быстрее, еще быстрее!»