Наша 9-я танковая дивизия не сразу пришла в движение. Ее командир был старым австрийцем, очень культурным: помимо военного образования, он имел две докторские степени, по философии и филологии. Очевидно, он считал, что наши силы следует поберечь для крупных сражений, а не расходовать в мелких приграничных стычках, в которых пехота справится одна. Эта тактика блестяще оправдалась в предыдущих кампаниях. Удары кулаками пехотных соединений выводили противника из равновесия, а затем танки шли на прорыв, не обращая внимания на происходящее слева и справа. Таким способом мы дошли до Вислы, Ла-Манша и Пелопоннеса. Таким же рассчитывали быстро дойти до Днепра и – как знать? – может быть, до Москвы.

Утром 26 июня батальонный вестовой привез нам приказ выступать. Мы ждали его с часу на час. Все было готово уже два дня назад. Двигатели двадцати пулеметных бронеавтомобилей и такого же количества машин сопровождения взревели одновременно. Команды следовали одна за другой, орали бортовые рации. От танка к танку передавались давно выработанные условные сигналы. Механики возились возле моторов, отказывавшихся запускаться.

Наконец мы двинулись по дороге, ведущей к Бугу, к раскатам грома, доносившимся оттуда, начиная с 22-го. Нас тут же окутала пыль. Пыль не знает границ: нам еще предстояло встретиться с нею в России, где не было ни дорог, ни асфальта. Она была ужасна, эта жирная пыль, красная или желтая, она проникала всюду: в глаза, в ноздри, в рот. Ночью мы ощущали ее на языке. Она покрывала плотной вонючей простыней всё: пулемет, прибор наведения пушки, сиденья, ящики с боеприпасами, рацию. Невозможно было содержать все это в чистоте! Борьбу с нею мы прекратили через несколько часов. В следующие четыре месяца пыль нас не отпускала. Только снегу удалось прогнать ее.

Было жарко, очень жарко. Солнце палило безжалостно. Мы сразу же сбросили свои черные танкистские кители, украшенные эмблемой, унаследованной нами от «Гусар смерти» Вильгельма II: «мертвой головой».

Дорога была испещрена ямами, и технику раскачивало, словно корабли в бурном море. Чтобы не вылететь в придорожную канаву, приходилось крепко держаться за турель.

Наконец, мы прибыли в первую захваченную у противника деревню на правом берегу Западного Буга, служившего до 22 июня границей. Она пребывала в жалком состоянии. Наша артиллерия ее полностью разрушила. По обочинам валялись туши домашней скотины, раздутые, словно воздушные шары. Война схватила меня за горло и после уже не отпускала. Приходилось к ней приспосабливаться! До сих пор я не видел ее истинного лица. Несколько остовов танков, замеченные из окна поезда Брюссель-Париж в июле 1940 года, оставили меня равнодушным. А здесь было совсем другое дело, здесь все это оказалось близко. От трупов, пролежавших четыре дня на солнце, исходил сладковатый тошнотворный запах, вцеплявшийся в ноздри, проникавший под кожу. Как пыль.

Но отвратительные ощущения не закончились. За деревней дорога, извиваясь, пошла в гору. Я увидел, как на верхушке холма командиры танков, шедших впереди, вдруг стали зажимать носы. Что там такое? Справа, в придорожной канаве, лежала в ряд целая рота русских. Все они были мертвы. Видимо, наша артиллерия накрыла их на марше. «Конечно, – подумал я, – они не могли знать, что Гитлер нападет в это утро…» Сто двадцать трупов, прожаренных солнцем, почерневших, покрытых мириадами мух. Танковая колонна двигается медленно, иногда слишком медленно, потому что все время возникают пробки. Поэтому мне пришлось провести целых полчаса в соседстве с этими трупами и этими мухами. Для меня это было слишком.

До сих пор я не получил приказа отправиться на разведку с моим патрулем. Мы проследовали через Жолкву, расположенную к северу от Лемберга[37]; она горела. Мы увидели первые, еще дымящиеся, подбитые русские танки; их экипажи сгорели заживо. Мы увидели первые могилы немецких солдат, со стальной каской на маленьком березовом кресте и надписью: Унтер-офицер Шмитт, 1./33 пех. п., р. 1.5.18 уб. 22.6.41. Жолква, Россия. Потом у нас уже не было времени писать на крестах подробные надписи, мы указывали только имя и две даты. А под конец едва успевали засыпать их землей или снегом.

Над нами пролетали самолеты. Мы разбирали их опознавательные знаки. Но это было излишне: мы легко узнавали наши «Штуки» по их необычной формы крыльям. На боках блестел немецкий черно-белый крест. Между их шасси в форме когтей можно было различить большие бомбы, которые они несли. Что они искали? Может быть, мосты через Восточный Буг еще находились в руках русских?

Вдоль колонны промчался мотоциклист, развернулся и направился к моей бронемашине.

– Господин лейтенант, вас вызывает командир батальона! – прокричал он.

Наверняка для столь долго ожидаемого мною приказа! Я вылез из башни и сел на пассажирское сиденье мотоцикла. Мы поехали мимо гудящей колонны к двигавшемуся в голове ее командирскому автомобилю с откидным верхом. Олен сидел рядом с шофером, сдвинув фуражку на затылок, а противопылевые очки на лоб. На коленях у него была развернута карта. Сзади стоял Шорш Шандил, еще один лейтенант моей роты. Я встал рядом с ним.

– Кагенек, вот вам задание. Отправляйтесь со своим бронепатрулем в деревню Томашев (вот она на карте). Там найдете майора Шмальца из мотоциклетного стрелкового батальона. Доложите ему о вашем задании. Далее, проникнете в большой лес севернее Томашева, пересечете его и продвинетесь до Восточного Буга. Я хочу знать: первое: есть ли еще войска противника на западном берегу реки; второе: где наш сосед слева, 3-я пехотная дивизия; третье: успел ли противник укрепить восточный берег Буга. Вам все ясно?

Я кивнул и поднес руку к пилотке. Через несколько минут вывел три мои бронемашины из общей колонны, и мы понеслись к Томашеву.

Деревня была полна наших стрелков из 59-го Kradschützen-Bataillon[38] (К 59). Это было одно из лучших подразделений дивизии. Его командир Шмальц носил на шее Ritterkreuz (Рыцарский крест), полученный за бои на Луаре, у многих его подчиненных были Железные кресты на груди. Они уже вели бой с русскими. Их маленькие пушки выплевывали 75-миллиметровые снаряды по большому лесу, начинавшемуся сразу же за деревней.

Я нашел Шмальца сидящим на патронном ящике и представился ему. Он был очень красив. В дивизии его называли «фон Шмальц» за аристократичные манеры и потому, что он женился на принцессе дома Гогенцоллернов[39]. Он бросил на меня веселый взгляд.

– Итак, малыш, что вас привело ко мне?

Я доложил о порученном задании.