Когда он освободил меня, была уже на пороге обморока, но чётко расслышала его слова:

— Я найду его. И выпотрошу. У тебя на глазах.

Отодрав меня от пола, швырнул лицом на кровать. Ад не закончился. Он только начал.

Придавив к постели своим весом, раздвинул мои ноги и прошёлся увлажнёнными пальцами по моим складочкам. Внутри всё похолодело от мысли, какая сильная боль сейчас мне предстоит. Горло до сих пор болело от его причандала, и, казалось, что он всё ещё там.

Когда вошёл в меня плавным движением, зажмурилась, прикусив уголок подушки, но боли не было. Не появилась она и, когда сделал сильный толчок, внушительный такой, мощный. А потом снова и снова вколачивался в меня, шумно дыша и стискивая зубами кожу на шее.

— Тугая… Бля… — выдохнул в шею и, намотав мои волосы на кулак, оттянул голову. — Расслабься. Либо я тебя сюда трахаю, либо в рот.

И я расслабилась. Впустила его в себя до предела и даже, кажется, увлажнилась.

Каждое движение Монгола отдавалось во мне слепой яростью. Такой бешеной и тёмной, что становилось страшно от одного его дыхания мне в затылок. Стоя на одном колене, он натягивал меня на себя, как неодушевлённую куклу. Просто имел, дико и беспощадно. А я жмурилась и тихо пела свою песенку.

Когда член Монгола вышел из меня, а на ягодицы брызнула горячая сперма, я, наконец, выдохнула. Экзекуция закончилась.

— Слушай меня внимательно, — заговорил, опаляя дыханием ухо. — Слушай и запоминай. В твоей жизни не будет ни одного мужика. Только я. Я один. И если вдруг тебе в голову придёт какая-нибудь блядская мысль, имей в виду, я спущу шкуру с тебя и твоего хахаля. Только посмотри мне налево. А этого я найду. Разделаю, как свинью!

Вздрогнула от той уверенности, с которой он вбивал мне в голову свою страшную истину и, уткнувшись в подушку, свернулась в позе эмбриона. Монгол ушёл, а я ещё долго содрогалась от рыданий, пока невесомость не забрала меня в свои тёплые объятия.

* * *

Мелкая девчонка спала в своей кровати, иногда копошась под одеялом и что-то бормоча. В квартире было темно, но чётко угадывались силуэты. Монгол напрягся, когда открылась дверь, и послышался стук каблуков. Достал нож и, шагнув за дверь, затаился.

Лерка вошла, покачиваясь и громко чавкая жвачкой, а у Архана под кожей разлилась огненная лава. Сознание услужливо преподнесло картинку, где эта сука стоит на коленях, отсасывая толстопузому ублюдку. Также громко чавкает, делает вид, что давится его коротким хуем. Запах спермы, ударивший в нос, поверг его в беспамятство, и уже в следующее мгновение Лерка замычала ему в руку, не смея дернуться, чтобы холодная сталь не вонзилась в глотку.

— Где ты была, любимая? — прошипел ей на ухо, вдавил нож в горло. — Мм? Опять с Питерским хороводила, а, сука?

— Нет, Ар, нет, — зашептала, когда убрал руку от её блядских губ, чтобы не смять их в кулаке, не разорвать твари пасть аж до ушей. — Я с ним не…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Закрой рот, шалава! Я только что от него. Видел, как ты глотала его обрубок. Вот этим ножом я вскрыл ему глотку, как только ты ушла, — шлюха пискнула, когда холодная сталь полоснула по коже, царапая её. На грудь потекла кровь, и Монгол сжал челюсти.

Давай же. Ты убиваешь других без капли жалости. Так что не так с этой сукой? Просто полоснуть по сонной артерии, чтобы избавиться, наконец, от этой боли, разрывающей нутро, превращающей его в фарш. Чтобы не ловить эту блядину на чужих хуях. Не видеть больше, как она закатывает глаза, когда её ебут во все щели.

Внезапно зажёгся свет, и девчонка, ранее спавшая на своей кровати, оказалась прямо перед ними. Она стояла босиком, с широко открытыми глазами и молча взирала на руку, что вот-вот отберёт жизнь у его сестры.

— Архан… Прошу, — прошептала Лерка, хватая его за запястье. — Отпусти.

И он отпустил. Не смог при девчонке. Вернее, так оправдывал свою слабость к шлюхе. И без девчонки не смог бы.

— Однажды ты сдохнешь под забором, — схватив Лерку за всклоченные патлы, оттолкнул от себя. — А меня, сука ты продажная, рядом не окажется.

Он ушел в ту ночь навсегда, даже не представляя, насколько был прав. Запретил себе думать о ней, запретил вспоминать грязную подстилку. Но боль никуда не делась. Даже после её смерти. До сих пор извергается из него черными сгустками, отравляющими разум. И кто знает, сколько ещё там дерьма внутри.

Он даже не представлял, что может ещё чувствовать что-то. Оказывается, может. Ещё как. Давно забытое чувство, пожирающее рассудок, как серная кислота. Миллиметр за миллиметром. Быстро, смертельно.

Ревность.

Опять проснулась гребаная ревность.



Монгол спал рядом. Дышал мне в затылок, крепко прижимая к себе, а я так и не смогла уснуть после того, как он завалился посреди ночи, пьяный в дрезину. Что-то буровил о Лерке, о том, как сильно презирает эту суку и как бесит его её мелкая сестрица. Что ж, наши чувства взаимны. Правда, мне хватило ума, не открывать рот, пока он не вырубился, обхватив меня своими татуированными ручищами.

Лёжа на боку и невольно прижимаясь к Монголу спиной, разглядывала тёмные узоры на его руке. Толстая цепь, обвивающая руку, терялась где-то на плече, а пальцы словно опутаны колючей проволокой, рвущей кожу. Жуткие наколки. Впрочем, их владелец ничем не милее.

Даже подумать страшно, что могут обозначать такие тату, и сколько жизней загубили эти руки.

Монгол шевельнулся, пальцы с проволокой погладили мою грудь, и я тут же напряглась, словно в спину кол вбили.

— Расслабься.

Ага. Меня всего-то обнимает бандит, насильник, убийца и так далее. Чего ж тут не расслабиться-то?

— Я в туалет хочу, — заворчала, пытаясь выбраться из его тисков, но Монгол сжал крепче, потёрся об мою задницу своим причандалом. Неет… Только не это. Только не снова.

— А больше ты ничего не хочешь? — промурлыкал (насколько это возможно с его голосом) мне в ухо, шлёпнул по ягодице. Хорошо, что теперь у меня есть пижама, хоть какая-то преграда.