Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот сейчас у меня в ушах звенит от ее крика.
– Как вы можете защищать подлость? То, что сделала Водолажская – это!.. Это!.. – Цирульникова задыхается, багровеет от ярости. – Да на свободе башку бы растерла ей по стенке. Дрянь она, ваша Водолажская, гнилье, шестерка!
Это я уже слышал. Вспомнил, несколько часов назад от Корниенко, когда она сообщала о ночном ЧП.
– Дрянь? Гнилье? К себе ты никогда не пробовала это примерить? – спокойно спрашиваю Цирульникову.
Она еще больше багровеет.
– А не надо, не надо мне прошлым глаза колоть! Наказана уж, хватит. Водолажская ваша – гнилье! – повторяется Цирульникова. – Дрянь! Гнилье!
– Но почему гнилье? – возвращаюсь и я к разбираемому ЧП. – Разве одна Водолажская в активе? Другим, кто вступает, вы тоже концерты устраиваете?
– Других, Владимир Иванович, туда назначают,– снова включается в разговор Шумарина. – Или избирают, а эта сама!.. Сама, понимаете?
– И это вы называете подлостью? Да бросьте, разве можно так относиться к человеку!
– К человеку?! – кричит со своей кровати Корниенко. – Вы считаете, Водолажскую можно назвать человеком?
– Ее нельзя? А вас?
Последней фразой я, кажется, всех оглушил. Снова в комнате повисло тягостное молчание. На этот раз мне надо было его нарушить.
– Больно строго вы Ольгу судите. И нечестно.
Цирульникова мгновенно взрывается, брызжет гневом, награждает Водолажскую разными нелестными словами.
– Нет, Цирульникова, – возражаю ей, – это только твое мнение.
– Мое?! – у Цирульниковой глаза лезут на лоб. – Да все так считают! Давить надо эту Водолажскую, под каблуком держать. Неля, ты согласна? А ты, Катя? Ты – Кошкарова? Вот видите, все, все!
Она даже не замечает, что Кошкарова не согласна, молчит, ибо не всегда можно пробовать здесь, в уголовной среде, плыть против течения.
– Какую ты роль сейчас репетируешь? – спрашиваю у Цирульниковой. – А ты уверена, что они в самом деле хотят следовать твоему примеру?
– Ха! Еще чего! Спросите любую – вам скажет!
Я уже знаю, как спрашивать любую.
– Ты бы первая сняла эту маску гнева, – предлагаю ей.
А Цирульникова еще больше кичится собственной отпетостью.
– Это не маска. Я именно такая! Вы сомневаетесь?
– Тогда ты, – не сразу я могу найти нужное слово,– ты... знаешь, кто?
– Кто? Ну, ну, интересно, – смотрит с ненавистью и ожесточением;
– Нет, – выдыхаю. – Не могу подобрать слово. Но если это не маска, то мне страшно. Страшно! – повторяю громко.
Цирульникова отшатывается. В наступление, сменяя подругу, идет Корниенко. Что-то доказывает, размахивая руками. Потом забирается на второй ярус, машет уже и ногами, будто хочет продемонстрировать всем дешевые коричневые чулки с чернильными пятнами.
– Разве дело только в повязке! – исходит криком Корниенко . – Знали бы, сколько эта Водолажская подлянок делала!
– О крысятничестве знаю. Назови еще хоть одну, – предлагаю настойчиво.
– И назову! Сто тысяч назову!.. – Корниенко запинается, голос ее становится тише. – Только вот не вспомню сейчас. Время дайте!
Я снова обращаюсь к Цирульниковой.
– Пойми правильно, не на одной Водолажской свет клином сошелся, – убеждаю ее. – Тут другое. Тут в принципе дело. Окажись ты на месте Ольги – защищал бы тебя.
Цирульникова молчит.
– Допускаю, что Водолажская, войдя в актив, могла в какой-то мере и зазнаться, заговорить с кем-то свысока, но разве ты никогда в жизни не ошибалась, не спотыкалась, не оставалась в одиночестве? Забыла, каково тебе было? Хорошо чувствовала себя, когда воспитанницы узнали о твоем преступлении и объявили тебе бойкот?
Сейчас Цирульникова считает себя довольно значительной фигурой среди блатных, ей неприятно напоминание о том времени, когда только поступила в колонию. Поэтому она, прерывая мою речь, кричит:
– Я, как Водолажская, не надевала повязку и не надену никогда! Не хочу, чтобы называли меня на свободе «мусоршей». Я честный человек и совестью не торгую!
– Тебе важно, как назовут тебя бывшие дружки? Значит, к ним собираешься возвратиться?
– К ним. Обязательно! И почему это – бывшие? Они настоящие друзья.
И вдруг, без перехода:
– Эй, Водолажская, чего сидишь в углу? Вали сюда! Позырить на тебя хочу.
Та медленно подходит. Застывает напротив. Снова напоминает мне колосок: высокая, светловолосая, с солнечным искренним взглядом, короткой стрижкой. Перехватываю взгляд Цирульниковой и понимаю, что она – низкорослая и плоскогрудая – попросту завидует внешности Водолажской.
– Уродина, тварь, ничтожество! – будто угадывая мои мысли, отпускает Цирульникова комплименты в адрес мнимой соперницы.
Мне не под силу сдержать улыбку.
– Мелко плаваешь, Цирульникова.
– Зато не мешаю другим двигаться по фарватеру,– ухмыляется она. Что-то, видимо, хочет сказать еще, но в комнату заходит начальник отряда, дежурившая в то воскресенье в жилой зоне, и с ней еще две женщины в сержантской форме – контролеры. Лидия Павловна Дьяченко, поняв по выражению моего лица, что здесь еще не «взрывоопасно», как будто равнодушно спрашивает у воспитанниц о причине шума.
– За жизнь спорим, – объяснила коротко Корниенко. – Лидия Павловна не задерживается, тут же уходит.
– Не буду вам мешать, спорьте.
Впрочем, я знаю, что Дьяченко далеко уже не уйдет, вместе с контролерами будет поблизости, по долгу службы не сможет оставить меня без подстраховки.
Водолажская, раскачиваясь на носках, смотрит на Цирульникову в упор. На лице у той разгорелись красные пятна. И голос изменился, осел, хрипловатым стал, старушечьим.
– Чё беньки вытаращила? Я тебе, мразь, до конца срока жизни давать не буду!
Цирульникова брызжет злостью и, размахивая угрожающе руками, пытается приблизиться к Водолажской. Я преграждаю ей путь.
– Возьми себя в руки!
А она лишь ухмыляется и отвечает по-хамски:
– Мне больше нравится, когда меня берут в руки другие!
Подобные циничные реплики нередко заводят в тупик, и я, прикрыв глаза ладонью, медленными, кругообразными движениями начинаю массировать виски. Выдержав паузу, говорю спокойно:
– Яна, присядь вон на тот табурет. Остынь. Свой срок ты продолжишь отбывать уже не здесь, я позабочусь...
– Я уйду – другие останутся! – цедит сквозь зубы Цирульникова. – А поедет Водолажская на «взрослую», по этапу передам – «мусорша» катит.
Через несколько минут в комнату заглянула воспитанница с