Разжигаются и небо и земля и вся подвселенная. А-а-а!!!

Я идиот! От!

Недоговорены, переговорены, прострелите мои слова пуще вострого ножа. Йо-ха!!!

Я идиот! От!

Мне позвонила Бухарина, ей требовалось лекарство от депрессии. Она решила извести депрессию обычным и общеизвестным способом – шопингом. У меня все есть, но я пошла ради Бухариной. Она все равно бы не оставила меня в покое. Увидев Бухарину, я чуть не поперхнулась. Она лечила депрессию не только шопингом, но и стильными прическами. У нее была укладка в стиле Одри Хепберн, и даже концептуальная лента, как временной водораздел между начесом шестидесятых и челкой девяностых. Такие прически вернулись в настоящее не так давно, но для Бухариной… Впрочем, не важно. Когда душе покоя нет, любая терапия хороша.

– Сдается мне, – сказала я, – твое настроение чувствует себя значительно лучше, чем твоя депрессия.

– Мое настроение жаждет войны, – созналась Бухарина. – Дерябнем по чашке кофе?

– Дерябнем, – обреченно вздохнула я.

И мы с Бухариной отправились лечить натруженные ноги в кафе, концептуально разделившее мужское и женское крыло второго этажа огромного гипермаркета, торгующего брендами и их дженериками. В концептуальном кафе в бразильском стиле не наблюдалось ни одного человека, за исключением нас.

– Здесь цены как в самом лучшем ресторане! – возмутилась Бухарина, изучая меню.

– На первом этаже фастфуд, – безлично ответил официант.

– Любезнейший, – елейно произнесла Бухарина, – вам нужно было открывать кафе на входе. На входе кошельки еще полны.

– Я передам, – так же безлично отозвался официант.

– Два капучино, – заказала я. – И две рюмочки «Бейлис».

Официант ушел, мы скучно проводили его взглядом. Я вытянула ноги, ноги задели стул, с него упали пакеты с двумя толстовками и джинсами для моего недоросля. Официант расставил чашки с кофе и рюмки с ликером, концептуально не заметив падения одежды.

В кафе был изумительный барриста. Взбитое молоко пухло белым зефиром, укрывая аромат корицы и бразильского свежесмолотого кофе от инквизиции. Ее времена прошли, но привычка осталась – прятать простые земные радости от вездесущего «слова и дела». Запрет на бодрящий дьявольский напиток взломала изнутри сама католическая церковь. Капуцины подписали мирный договор между раем и адом; так земные радости всегда выигрывают, такова человеческая натура.

Мы только сделали первый глоток кофе, горячего, как сама преисподняя, когда в кафе вошел хорошо одетый мужчина лет пятидесяти. Он уселся неподалеку от нас и бросил на столик портфель и букет цветов. Мы проследили его взглядом.

– Держу пари, – прошептала Бухарина, – у него здесь свидание.

– Не стоит его держать, оно уже упало, – откликнулась я. – Вместе с букетом.

– Не с женой, – зашептала Бухарина. – Цветы женам не носят. Подлецы!

– Да, – я отпила кофе, потом ликер, потом снова кофе. Прелесть! С ликером, как я люблю.

– Торопится на работу, – зашипела Бухарина. – Видишь, смотрит то на цветы, то на портфель. А ее все нет.

– Обеденный перерыв, – согласилась я. – Надо успеть, не то цветы завянут.

Мы переглянулись и захихикали. Внезапно лицо Бухариной омрачилось.

– Представляешь, – с иронией сказала она. – Они легко находят время, чтобы нам изменять, и не могут выкроить ни одной свободной минуты, чтобы помочь по дому. Вечно им некогда, не к месту, ни к чему… С утра до вечера старая песня: было много работы, я устал, занимайся домом сама, завтра у меня тяжелый день… Где свежие газеты?.. – Бухарина вдруг закричала шепотом. – Это мы устали! Сначала работа на работе, потом дома. Магазины, плита, уборка, стирка, дети, уроки. Все на свете! Круглыми сутками! Мы забываем, что мы женщины, оттого, что провели всю свою жизнь на кухне, а не в спальне!

Наш сосед бросил отчаянный взгляд на портфель, затем на дверь.

– Вам нужен секс? – Бухарина взглянула на соседа исподлобья. – Взгляните с кухни на него!

Сосед наморщил лоб, его губа отвисла. Я чуть не рассмеялась вслух.

– Хотите скромную распутницу в одном флаконе? – Бухарина сощурила глаза. – Смените позу вашему флакону, она давно не блещет новизной!

Сосед растерянно провел ладонью по лицу. Во мне проклюнулось злорадство.

– Вас тянет отдохнуть от нас? – глядя на Бухарину, спросила я соседа. – Отправьтесь на Бали, тогда другой от нас устанет!

Сосед пошевелил губами жалко, мы шепотом захохотали.

– Хотите, чтобы вас любили? – давясь от смеха, еле выговорила Бухарина. – Любите сами иногда. Кого-нибудь и как-нибудь! Но и до среднего ваш разум не дотянет!

Сосед вздохнул, мы лихо чокнулись ликером.

– Желаете, чтобы мы вас понимали? – Я залпом выпила ликер. – Меняйте пол и выходите замуж!

Сосед оторвался от букета и бросил взгляд на нас, мы спрятали улыбки в чашке с кофе.

– Хотите оградить свое пространство? – сказала в чашку кофе я. – Не стоит даже вспоминать свой пол, вы лучше не женитесь никогда!

Сосед вскочил, мы засмеялись в голос.

– Вам нужно, чтобы женщина молчала? – Бухарина мне подмигнула. – Идите в монастырь, казарму и тюрьму!

Сосед схватил портфель и вышел из кафе, забыв букет. Мы не таясь пожали руки. Победили!

По дороге домой мне встретилась Оля. Я весело помахала ей рукой, она меня не заметила. Шла, опустив голову. Ногами то в снег, то в лужу, то в грязь. Вышло так, что она смотрела себе под ноги, чтобы не смотреть.

– Зайдем ко мне? – предложила я.

– Мне нужно ужин готовить, – улыбнулась она.

Настроение ее губ вновь не совпало с настроением глаз. Я нерешительно замолчала, она пригласила меня к себе. Оля жарила картошку с грибами, а я жалела, что редко ее готовлю. Лень. У меня есть фритюрница.

– У Лиски ботинки промокают, – вдруг сказала она. – Думаю купить… Или она еще в них походит?

– Не стоит. Сезон уже кончается.

Я ногой задвинула пакеты с покупками под кухонный стол. Пакеты прошуршали по полу и упали. Оля оглянулась и покраснела. Мне стало неловко. Зачем лишний раз обращать внимание на то, что и так очевидно?

– Появились новые куклы? – фальшиво и бодро спросила я.

– Да.

– Покажите! – воскликнула я.

Я еще не успела спросить, как мне страстно захотелось их увидеть. Оля не стала отказывать и привела меня в комнату Лизы.

– Великолепно, – искренне сказала я.

У меня на колене сидела тощая кукла в черном плаще, красном облегающем костюме и желтых башмаках. Матерчатые руки разведены бессильным жестом, а ноги сшиты так, что, кажется, вот-вот он упадет на два колена. Но меня зачаровала ее голова. Под красным колпаком грустное лицо больного старика. Каждая простроченная морщинка – глубокий след болезней и обид. И все морщины на своем законном месте, как в жизни. Унылый, вислый нос, поникшие козлиная бородка и усы из седого льна. Углы губ скорбно опущены, а нижняя губа отвисла, как будто он не понимает и потому недоумевает. Но главное глаза. Зрачок смотрит прямо в лицо: за что?