— Ах да, Розье, — словно бы вспомнила Катриона. — Так это все всерьез?

— Розье? Разумеется.

— И вы привели меня сюда не для того, чтобы показать эту пакостную картинку?

— Почему пакостную?

— Значит, вы вовсе не какой-то извращенец?

Еще одно непонятное слово. Я покачал головой.

— Тогда ладно, — сказала Катриона. — Но может быть, нам убрать картинку с экрана?

После того как я ей объяснил, насколько важна для меня эта «картинка», она показала мне, как ее «сохранить». Эта процедура оказалась ненамного сложнее приготовления супа. Катриона быстро перенесла «файл», в котором содержалась загадочная женщина и вся обстановка ее спальни, на «жесткий диск», откуда я всегда смогу ее вызвать. Она объяснила мне все это, склонившись над столом и деловито щелкая «мышью», пока компьютер не заявил об окончании процедуры резким попискиванием.

— Я вам очень признателен, — сказал я. Теперь я смогу продолжить поиски Розье, как только Катриона уйдет. Но, несмотря на ранее высказанное намерение, она как будто совсем не собиралась уходить.

— Давайте выпьем еще чайку, — сказала она.

Это предложение отнюдь не привело меня в восторг. Ты же знаешь, что в моем возрасте потребление чрезмерного количества жидкости чревато излишними визитами в туалет.

— Выпейте одна, — ответил я. — А я вернусь к поискам Розье в Интернете. — Видишь, с какой легкостью я научился пользоваться замечательным новым языком, на котором говорят Али, миссис Кемпбелл и мой друг из отдела сервисного обслуживания!

Катриона, которая только что выразила желание выпить чаю, теперь с характерным отсутствием логики решила, что ей пора идти.

— Постойте, — вдруг сказала она («Постоять где?» — удивленно подумал я, отрывая взгляд от экрана). — Если ваша уборщица не вернется… если вам нужна помощь…

Ну конечно! Я забыл про обещанный ей небольшой знак благодарности за то, что она поднесла мои пакеты, сварила суп, показала, как «сохранить файл»… Я встал, сунул руку в карман и вытащил пригоршню монет, которую получил в супермаркете.

— Купите себе что-нибудь, — сказал я, выбрав из кучи мелочи фунтовую монету. Но Катриону, казалось, насмешило мое предложение, и она оттолкнула мою руку. Я настаивал; она продолжала отказываться; почему-то люди считают необходимым ломаться, когда им даешь то, что они заслужили.

— Постойте, — повторила она, и я опять не понял, что она имеет в виду, — я и так стоял неподвижно. — Если вам нужна уборщица или помощница по дому, я готова взять на себя эти обязанности. Я не знаю, сколько платят за такую работу, но согласна на жалованье, которое получала миссис Б. И у меня, наверное, получится не хуже. Как вы на это смотрите?

Мне казалось нелепым принимать ее любезное предложение: разумеется, миссис Б. вернется, и моя жизнь потечет по-старому… А если не вернется? Я впервые понял, в каком я тогда окажусь ужасном положении.

— До возвращения миссис Б., хорошо? — сказал я.

— Конечно. Завтра приходить?

Я кивнул. Катриона улыбнулась и пожала мне руку. Она уже выходила за дверь, а я все еще не осознал этого нового поворота событий. Не успел я узнать об Интернете и «файлах», о том, как варят суп и как выглядят женщины без одежды, как у меня вдруг появилась новая домоправительница. Молодые люди так быстро принимают решения, слишком быстро для старых увальней вроде нас с тобой, правда? Катриона уже вышла на улицу (я увидел ее из окна кабинета: она посмотрела наверх, помахала мне рукой и снова припустилась бежать, хотя я объяснил ей, что этого делать не следует). Подумать только, что все началось с «Энциклопедии», предлагающей альтернативную философию Вселенной, которую я так и не нашел! Я с удовольствием избавился в туалете от избытков жидкости в организме — суп да еще чай! — затем вернулся в кабинет и сел за компьютер, опять набрав для поиска слово «Розье».

Теперь я хочу ознакомить тебя со статьей, которую я нашел среди тысяч, предложенных мне компьютером.

Исследования Николаса Клери начались общепринятым образом с изучения классического стихотворного размера. Подобно многим теоретикам, он считал, что риторические высказывания наиболее эффективны, когда они построены вокруг некоего центра равновесия, хотя эта поэтическая «точка опоры» не обязательно должна находиться именно посередине предложения. Типичным примером, о котором высказывался еще Буало, является «Pour Nostre-Dame» Рюйона, где, по всеобщему мнению, осевое слово — «сердце» в четвертой строчке. Однако в пятидесятых годах XVIII века Клери развил общепринятые воззрения и создал свою теорию «механической поэзии».

Клери описал момент, когда его осенила новая концепция. Он слушал чтение стихов Клемана Маро и вдруг понял, что в стихотворении не только ясно прослушивается риторическая «точка опоры» (ею было слово «мой» или, вернее, предшествующая ему запятая, как отметил Клери в своем «Дневнике»), но что вдобавок весь гармонический эффект стихотворения обеспечивается распределением слов по обе стороны этой точки опоры; слова вдруг представились ему в виде гирек на чашах аптекарских весов, само расположение которых предопределяло общее равновесие. Дальнейшие теоретические исследования Клери подтвердили, что в наиболее совершенных стихах можно математически определить точку, к которой как бы подвешено все остальное и которая поддерживает структуру стихотворения с точностью ювелирных весов.

Тогда он начал исследовать «распределение гирек» в метрических размерах стихов и драматических произведений. Придав отдельным слогам смысловые величины массы и учитывая пунктуацию и ударение, он смог рассчитать центр тяжести в любой строчке и, в более общем смысле, любого четверостишия, стихотворения или целой трагедии. Эта теоретическая точка опоры составляет фокус для истолкования и понимания всей работы; Береника Расина для Клери становится равноценной второму слогу в слове «детство»; Британик воплощен в слове «лес», а в сердце Федры он увидел точку. Эти интерпретации, однако, не были завершены из-за задержек, вызванных бесконечными разветвлениями теории Клери.

Его «каталог поэтического равновесия» стал лишь началом. Клери полагал, что сумеет распространить свой подход на прозу и даже на повседневную речь; однако вскоре он обнаружил, что простая система противовесов, которую он нашел в стихах, не является универсальной. Вместо этого, когда Клери применил свой метод «риторических гирек», например, к отрывку из романа мадемуазель де Скюдери «Кир Великий», он обнаружил, что для придания словам прочного и четкого центра тяжести их надо оформить в виде механизма из семи стержней с тремя грузиками на каждом (стержни же прикреплены к легкому каркасу, к которому привязаны связующие нити). Клери попытался построить такой механизм, но этот эквивалент отрывка из романа (первые абзацы восьмого тома «Кира Великого») вызвал такое раздражение у его домохозяина, что тот выбросил машину на улицу, где ее вскоре разобрали на дрова.

Тем не менее Клери, по его словам, доказал, что «каждое высказывание, которое человек произносит своим голосом, имеет эквивалент в виде механизма, построенного его руками». И Клери занялся поисками этого «механизма», скрытого в самых различных текстах — от Корнеля до призывных криков торговцев рыбой. Однако, памятуя неприятный инцидент с домохозяином, Клери счел за лучшее ограничиться подробными рисунками этих машин, и иллюстрации, на которых они изображены, — самая привлекательная часть его трактата «Механическая поэзия».