— Вся деревня плохо пахнет, — заметил викарий, неожиданно хихикнув. — Но убийство тут ни при чем. Убийство — это слишком просто. Вы и понятия не имеете, что тут творится. О, можете мне поверить!

— Правда? — спросил Джонс, внимательно взглянув на него.

Викарий заморгал, его речь стала хриплой и невнятной. Он начал говорить о местной содомии, и рассказ лишил Джонса дара речи. Как писателя его трудно было чем-либо удивить, но явное удовольствие, с которым священник смаковал детали, вызвало у него отвращение.

— И вот теперь эта старуха Флюк, — заключил викарий. — Отрубила голову петуху и залепила его перьями дверь в моем летнем домике. Я не могу в него войти.

— Не можете войти? — удивился Джонс.

Он машинально ухватился за каминную полку, догадываясь, что ему совсем не понравится ответ Хэллема.

— Нет! — почти взвизгнул викарий, повысив голос. — Не могу войти!

Хэллем вдруг громко рассмеялся и ударил себя кулаком в грудь. Джонс подскочил к нему, прижал к кровати и позвал японца. Тот с почтительным видом появился в комнате и встал, скрестив руки на груди. Викарий лежал тихо.

— Принесите воды! — крикнул Джонс. — Ваш хозяин болен!

— Только не воды, — вежливо произнес дворецкий. — Вода плохая. Нашествие лягушек. Все лягушки мертвые. Вода очень плохая, когда лягушки мертвые. Лягушки отравлены, вода тоже. Хозяина отравили, вот что я думаю.

Замечание о лягушках, кажется, оживило пастора. Он убрал руку Джонса, сел в кровати и прохрипел, приложив ладонь к больной щеке:

— Лягушки, может, и отравлены, а вода — нет.

— Конечно, нет, — подтвердил Джонс успокаивающим тоном.

Викарий снова рассмеялся, на сей раз естественно, однако его голос по-прежнему звучал как чужой.

— Нет-нет, правда. Мой колодец слишком глубокий, чтобы в него могли попасть дохлые лягушки. Если они там появились, значит, кто-то убил их раньше, чем они оказались в колодце, — объяснил он.

— Понятно, — кивнул Джонс. — Что ж, давайте осмотрим колодец.

Даже в наступивших сумерках зрелище было неприглядным. На краю колодца валялось десятка два распухших лягушачьих тел с вздутым брюхом и растопыренными лапами. Сидевший рядом фокстерьер Хэллема таращился на них, повернув голову набок. Увидев священника, он сердито зарычал. Нао подхватил его на руки и унес, оставив Джонса разглядывать лягушек.

— Отвратительно! — воскликнул Джонс.

Викарий сходил в сарайчик и принес садовую лопату. Не говоря ни слова и без малейших признаков брезгливости, он выкопал в ближайшей клумбе яму, собрал в кучу лягушачьи трупы и зарыл их в землю, деловито поправляя мешавший ему шарф.

— Вам нужно отдохнуть, — заметил Джонс, когда они вернулись домой. — Не хотите сходить к врачу или взять отпуск?

Викарий покачал головой:

— Нет, со мной все в порядке. Я знаю, чьи это фокусы. Так миссис Флюк напоминает мне о том, что пора молиться о дожде. Лягушки — ладно, но перья — это уж чересчур. Я жил в Вест-Индии и видел много странных вещей.

— Переночуйте сегодня у меня, — предложил Джонс.

— Нет, спасибо. Все это из-за жары. Постараюсь поменьше напрягаться пару дней. Беспокоиться не о чем.

Странно, но он смотрел на Джонса так, словно ненавидел его всей душой. Писатель ответил терпеливой улыбкой и вышел за ворота, где постоял немного, дожидаясь, пока викарий вернется в дом. Потом он быстро и бесшумно подбежал к летнему домику. В тусклом свете сумерек поперек двери тянулась грязная бечевка, обвешенная перьями. Джонс сорвал бечевку, скомкал ее вместе с мерзко пахнувшей гирляндой и засунул в карман пиджака. После этого развернулся и спокойно отправился домой.

У него не было обыкновения запирать двери на ночь. Не стал он делать этого и теперь, несмотря на неприятный холодок в спине. Раздевшись в почти полной темноте, Джонс распахнул окно — миссис Пэшен всегда закрывала его во время уборки, — взглянул на темные поля у Гутрум-Даун и отправился спать. Уже в полусне он услышал на крыльце чьи-то шаги. Сразу очнувшись, Джонс сел в кровати, сжимая в руке скомканное одеяло. Помолчав минуту, крикнул с нервной дрожью в голосе:

— Эй, кто здесь?

В ответ раздался тихий смешок. Джонс похолодел. Он выскочил из кровати, схватил свечу и чиркнул спичкой. Дверь медленно приоткрылась, и в темном проеме появилось белое как смерть лицо женщины, которая вошла в комнату и остановилась, молча глядя на Джонса. Она была в строгой черной шляпе, мужском плаще и фермерских сапогах.

— Боже милостивый! — воскликнул он.

В следующий миг женщина игриво дунула на свечу и, обвив руками шею Джонса, повисла на нем всей массой своего крупного тела. Под этим мощным грузом ошарашенный Джонс начал отступать к кровати. Он рывком оторвал ее руки от шеи и с трудом вырвался из клинча. После этого вновь зажег свечу и мрачно уставился на гостью. Она тяжело сползла по стене и села на пол, раскинув руки и ноги в непомерно огромных сапогах. Голова ее свесилась на грудь, но глаза продолжали смотреть на него исподлобья с хитрым и блудливым огоньком. Затем веки томно опустились, и она сунула большой палец в рот. Джонс схватил женщину за лодыжки и резко рванул вперед, заставив примерно на полфута отъехать от стены. Зайдя сзади, он подхватил ее под мышки и, кряхтя от напряжения, попытался поставить на ноги. Но женщина всем телом обвисла на его руках и не сдвинулась с места. Истекая потом, Джонс подтащил ее к двери и вытолкнул на крыльцо.

— Домой! Иди домой! — крикнул он и, с силой захлопнув дверь, задвинул засов.

В голове у него мелькнуло, что кто-нибудь мог видеть этот ночной визит, но сейчас ему было безразлично.

Джонс взглянул на часы: почти одиннадцать. Женщина продолжала сидеть на крыльце: за дверью попеременно слышались то плач, то смех. Вскоре раздались удалявшиеся шаги. Задув свечу, он приблизился к окну и увидел, как ее темная фигура, словно тень, скользит по саду. Когда вдалеке скрипнули садовые ворота, Джонс запер все окна и двери на террасе. Перед тем как заснуть, он успел подумать, что его гостья, вероятно, была попросту пьяна. Интересно, как она будет чувствовать себя завтра утром, вернувшись домой?

Он еще спал, когда деликатный стук в дверь объявил о приходе миссис Пэшен. Джонс, как обычно, умылся под насосом и, проходя мимо кухни, заглянул в дверь. Миссис Пэшен приветствовала его неуклюжим реверансом. Ее шляпка была на месте, но вместо повседневной обуви сегодня красовалась пара черных туфелек из дешевой кожи, разукрашенных замшевой тесьмой. Весь остальной костюм смотрелся как нельзя более чинно, сдержанно и скромно. Такой и должен быть у деревенской женщины, соблюдающей приличия. Лицо было невозмутимо, а взгляд блуждал по сторонам. Джонсу невольно пришло в голову, не померещилась ли ему вся эта ночная история. Неужели она действительно явилась к нему в дом посреди кромешной ночи? Он покачал головой. Ему нестерпимо хотелось поговорить о вчерашнем эпизоде.