Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она уложила Майю и легла рядом. Майя постепенно успокоилась, слезы высохли. Девушки лежали молча.
– Почему ты меня не разбудила? – наконец спросила Оккула.
– Ты же сама сказала, надо быть хитрой и смелой, – всхлипнула Майя.
– Ох, какая же ты глупышка, банзи! Это с мужчинами надо быть хитрой и смелой. О Крэн, как же я мужчин презираю! С ними я тверда как кремень. Если б эти бастаные мерзавцы сегодня утром в дыму задохнулись, я слезинки бы не проронила. Но женщина не может все время быть твердой и суровой, ей любовь нужна, нежность и ласка, иначе она станет сволочью, вот как Геншед или Парден. Знаешь, Майя, я тебе правду сказала – я буду твоей верной подругой, стану тебя защищать, никогда не брошу. Хочешь, Канза-Мерадой поклянусь?! Из любой беды вызволю, ни за что не предам!
– Спасибо тебе, – сказала Майя, не в силах придумать, что бы еще на это ответить.
Кожа Оккулы пахла резкой, чистой свежестью, как кусок колотого угля. Чернокожая девушка притянула Майю к себе и погладила ее по щеке.
– Ты мне еще о себе ничего не рассказала, – вздохнула она. – Почему тебя мать продала? Что между вами произошло?
Яркое воспоминание о Таррине обожгло Майе душу, затмило все ужасы последних дней: вот он улыбается, опутав ее сетями; вот смеется за кружкой вина в мирзатской таверне; вот задыхается от наслаждения; вот, прощаясь с Майей, целует ее на пристани.
– Таррин, – прошептала она.
– Кто это – Таррин? – спросила Оккула. – Он тебя любил?
– Не знаю. Да, наверное, – неуверенно протянула Майя. – С ним было весело. Я его так любила…
– Ах вот как? Ну-ка, расскажи поподробнее, – велела Оккула.
Майя, борясь с наплывом воспоминаний, робко начала рассказывать о Таррине.
– …а потому матушка меня и продала, – вздохнула она. – Наверное, прознала как-то. Она всегда так – сначала все копит в себе, а потом взрывается.
– А он тебя станет искать?
Майя задумалась.
– Нет, не станет, я знаю, – наконец всхлипнула она. – Таррин – он такой…
– Ох, бедняжка! – прошептала Оккула, обняв Майю. – Я тебя никогда не брошу, в Зерай за тобой пойду и даже дальше.
Где-то вдали залаяла собака. На нее кто-то прикрикнул, и лай умолк. Воцарилась огромная, гулкая тишина.
– Я тебе нравлюсь? – спросила Оккула.
– Конечно, – удивленно ответила Майя. – А почему ты спрашиваешь? Как ты можешь мне не нравиться? Ты меня спасла и…
– Прошлой ночью? Подумаешь! Это пустяки. Нет, я не о том говорю. Скажи, нравлюсь я тебе или нет?
– Еще как нравишься! – горячо заверила Майя, не понимая, чем так взволнована подруга.
Оккула сжала ее в объятиях, мягкими пухлыми губами расцеловала Майе шею и плечи.
– Тебе с Таррином хорошо было? – спросила она.
– Да, – сонно протянула Майя, успокоенная теплом и тишиной, – в молодости душевные силы восстанавливаются быстро.
– А его ласки тебе нравились?
– Ага, – пробормотала Майя, нежась в мягкой постели и представляя, что рядом с ней лежит Нала.
– А как он тебя ласкал? Вот так?
– Ах! Оккула…
Мягкие пухлые губы прижались к губам Майи; кончик языка скользнул в рот; рука, пробравшись под сорочку, нежно гладила бедро.
– Он тебя подвел, правда? – прошептала Оккула. – Кому они нужны, мужчины эти! Трусы, лжецы, все как один, лишь бы погулять и бросить. Мы на них состояние заработаем, вот увидишь. А я тебя не подведу, банзи. Ты мне очень нужна, чтобы мне самой не пропасть. Поцелуй меня! Ну же, поцелуй, как я тебя поцеловала.
Майя растерянно замерла. Необычная, странная девушка привлекала своим всеведением, уверенностью в собственных силах и независимостью, что укутывали ее невидимым плащом. Она предлагала спасение от одиночества и от страха перед неведомым будущим. Если покориться Оккуле, она защитит и убережет от беды. Когда-то Майя находила спасение в глубоких, зыбких водах озера, куда остальные заплывать боялись, держась привычного, твердого берега. Так и Оккула – чернокожая, хитрая и жестокая, преданная неведомой, жуткой богине мести – теперь давала Майе убежище, отводила грозящие ей беды. Оккула принадлежала только ей, и больше никому. Майя крепко обняла ее, запустила пальцы в короткие жесткие волосы и страстно расцеловала щеки, губы и глаза подруги. Оккула, тяжело дыша, откинулась на подушки и рассмеялась.
– Сорочку сними, – прошептала она. – Нет, погоди, я сама. Вот, так тебе нравится? А так? Я тебе нравлюсь, банзи? Скажи мне, скажи!
Обнявшись, девушки лежали под одеялом.
– Ах, Оккула, я никогда не думала, что…
– Ш-ш-ш!
– Я спать не хочу.
– Я тебе не спать велела, а молчать.
– Ладно, я помолчу. А ты говори. Расскажи мне о себе – кто ты и откуда. Там все такие, как ты, – черные? И где твоя родина?
– Положи мне голову на плечо. Вот так. Ну, с чего же мне начать?
– Где ты родилась?
– Где я родилась? Хочешь, чтобы я расплакалась? Я все эти воспоминания похоронила под обломком скалы… ну знаешь, как Депариот в сказании. Давно уже… мне тогда меньше лет было, чем тебе сейчас. Похоронить-то я их похоронила, а во сне они все равно возвращаются. Однажды мне сказали, что шернами становятся девушки из неблагополучных семей. Вот только в моей семье все было хорошо. – Оккула помолчала. – Ты слыхала про Белишбу?
– Нет. А где это?
– Где Белишба? Ох, банзи, ничего-то ты не знаешь, глупышка. Белишба лежит далеко к югу от Саркида. Отсюда до Хёрл-Белишбы больше тридцати лиг, все на юг от Дарай-Палтеша. Но я родилась не в Хёрл-Белишбе.
– А где?
– На юго-западной оконечности Белишбы начинаются сухие степи, а за ними лежит громадная пустыня. Белишбанцы зовут ее Ведьмиными песками. В детстве я этого названия не знала, потому что родилась на другом краю пустыни – да-да, на другом краю самой страшной пустыни на свете. Мы называли ее по-своему – Говиг. Двести лиг каменистых холмов и песчаных равнин; двести лиг пустоты, только ветер воет и призраки вьются над барханами; двести лиг белесого неба и багровых туч, из которых никогда не проливается ни капли дождя.
Рассказу Оккулы Майя внимала с любопытством – он напомнил ей сказки старой Дригги.
– Там, за смертоносной пустыней Говиг, я и родилась. На моей родине живут люди с сердцами, горящими, как солнце. Они честны и прямодушны, добры и откровенны. Им нечего скрывать, и они ко всем относятся с теплом.
– А какая там местность?
– Плодородные равнины. Реки текут медленно, воду по каналам отводят на поля.
– Стада поить?