Густаво отдохнул и теперь лающим голосом завел сентиментальную «Cafetin de Buenos Aires», выводя звонкие ноты меланхолических воспоминаний о кафе, где он познал, что такое жизнь.

– Эта у него получается лучше, – заметил Шеф. – Он распевается.

Принесли шампанского, и они выпили за приезд доктора Фаулер в Буэнос-Айрес, потом наступил черед Шефа петь.

Прошло столько лет, а вид Шефа в его актерском смокинге не переставал казаться Фортунато комичным. Бианко откашлялся и сделал большой глоток воды.

– «Mano a Mano»,[47]– скомандовал он музыкантам, и они заиграли классическую мелодию, которой было не меньше семидесяти лет. Шеф запел, и его лицо приняло надменное, почти высокомерное выражение. У него теперь было настоящее полицейское лицо – cara de policía.

– Это одна из самых классических, – пояснил Фортунато.

– Я ничего не могу разобрать.

– В ней много лунфардо. А рассказывает она вот что. От певца уходит к богатым бездельникам его женщина. Она швыряет их деньги в уличную толпу, и делает это, будто кошка, забавляющаяся с несчастной мышкой. Человек раздавлен, но он не сдается. Он говорит, что, когда ты стар и некрасив и тебя выкинули на улицу как отслужившую мебель, не забудь, что у тебя есть друг, который все равно поможет советом, даст тебе в долг или сделает все, что в его силах. – Фортунато ласково посмотрел на нее. – Он все еще любит ее.

Гринго вскинула голову, и ее настороженность смягчилась в сентиментальной улыбке.

– Это прекрасно.

– Да, – ответил он. – Это прекрасно.

Под аплодисменты Шеф вернулся за столик и пустился в пространные рассуждения о танго и вредоносном влиянии рок-н-ролла. От гриля ничего не осталось, и Фортунато заказал еще вина. Шеф пригласил Афину танцевать, и, сбившись поначалу несколько раз, она на протяжении двух минут старательно повторяла основные па. Фортунато с удовольствием смотрел, как она застенчиво улыбалась, когда он с женой Бианко поравнялись с ними; и, когда начался следующий танец, он, как само собой разумеющееся пригласил сеньору доктор. Церемонный кивок, пальцы сплелись, вторая рука осторожно поддерживает ее плечо. Он пытался скрыть волнение, расточая комплименты и показывая следующее па, и общая для двоих неловкость помогла ей забыть о ее загадочной отдаленности и стать молодой женщиной в баре Буэнос-Айреса, танцующей с мужчиной, вполне годящимся ей в отцы. В какой-то миг ему захотелось поцеловать ее.

Они ушли в три часа, когда кофе уже был бессилен побороть ее усталость. Книжные лавки на Корриентес закрылись, и в темных закоулках и улочках зарыскали тени вороватых элементов большого города. По Пласа-Мисеререс, вокруг пьедестала величественной статуи, расписанного лозунгами против Международного валютного фонда, слонялись банды малолетней уличной шпаны, высматривая жертвы. Афина давно уже не произносила ни одного слова, и Фортунато снова пришла на ум вся абсурдность этой ситуации. Убийство Уотербери. Смерть его собственной жены. И он между Сциллой и Харибдой обоих событий. Он покосился на гринго. Ее голова откинулась на спинку сиденья, рот полуоткрыт; она спала безмятежным сном праведника. Скользившие по коже тени делали ее совсем юной и похожей на ребенка.

– Для тебя так все просто, – ласково проговорил он. – Съешь несколько бифштексов, напишешь отчет и отправишься домой. А мы – нам придется остаться и жить в этом борделе.

На следующее утро Фортунато был занят обычной полицейской работой. Два месяца назад опрокинулся перегруженный грузовик, и серьезные травмы получил пешеход. Теперь страховая компания хотела, чтобы ехреdiente исчезло.

– Пятнадцать тысяч, – сказал адвокату Фортунато. – И в следующий раз соблюдайте правила безопасности.

Накануне был задержан мелкий мошенник, и его адвокат пришел договориться, прежде чем его арест будет официально оформлен.

– Две с половиной тысячи, – назвал цифру Фортунато.

Серия квартирных краж на западной границе района означала, что кто-то занимается грабежами на свой страх и риск, и Фортунато отрядил инспектора Николоси заняться этим вопросом. Можно было быть уверенным, что Николоси будет идти по следу до тех пор, пока не арестует преступника. Николоси отличный полицейский, но его портил один недостаток, не позволявший доверять ему, – он был честный полицейский.

В самый разгар дня в дверях появился Фабиан. Сегодня он являл собой почти верх респектабельности, на нем был темно-красный пиджак и черный свитер с высоким горлом, но впечатление портил безвкусный бронзовый медальон на толстой цепи.

– Что это за цепь у тебя, Фабиан?

– Возвращается стиль шестидесятых, коми. Если я собираюсь вращаться среди молодежи и находить…

Фортунато поднятой ладонью остановил его:

– Нет, Фабиан. Придержи свои вирши для подростков в танцевальных клубах. А у меня дел по горло.

– Совершенно верно, комисарио. И я хочу предложить помощь. – Фабиан вошел в кабинет и притворил за собой дверь. На лице у него промелькнула ухмылка Ромео. – Поскольку вы человек, обремененный кучей обязанностей, я подумал, что, возможно, мне следует помочь нашему доктору с делом Уотербери. – Жестом поднятой руки он остановил возражения. – Принимая во внимание, конечно, что к этому делу нужно подходить, как вы выразились, tranquilamente[48]и что у вас есть свои источники информации, я подумал, что, так сказать, в порядке развлечения доктора Фаулер я мог бы уделить ей сколько-то своего времени и показать ей, какие мы хорошие хозяева. Может быть, познакомить ее с тем, как работает полиция Буэнос-Айреса, показать город, его культурные сокровища…

Фортунато указал на дверь:

– Иди, Ромео, иди.

– Я только предложил помощь! – пробормотал Фабиан, пятясь к двери.

– Иди.

– Она миленькая девочка, коми!

– Иди!

Афина провела утро в участке, изучая expediente. Фортунато время от времени заглядывал в комнату, предлагая кофе или отвечая на вопросы. Она строчила страницу за страницей, и это начинало тревожить Фортунато. После обеда они совершили несколько поездок по городу. Сначала нанесли визит судье Дуарте, который дежурил, когда обнаружили тело Уотербери. Дуарте всем своим видом подходил для такой работы – светлокожий, угрюмый мужчина лет пятидесяти, он мало говорил и производил впечатление безупречной честности. На стене его кабинета красовались грамоты Общества юристов и Ротари-клуба. Но верным слугой закона он не был. Он был неимоверно изобретателен в организации следственных действий таким образом, чтобы они проходили мимо очевидного или проводились с такими формальными нарушениями процессуального кодекса, что затем ничего не стоило дезавуировать следствие в суде. И когда приходило время отправить дело в долгий ящик, Дуарте умел так его запрятать, что оно ложилось на дно глубже «Титаника».