гордость, внутренняя власть, выращенная веками патриархата. Он никогда намеренно не показывал этого, но черта была проведена и лежала незримая. Мария останавливалась у этой черты, опасаясь проверять, что будет, если её перешагнуть.

– Ты же не знаешь глупых парней в этой закрытой культуре. Если идёшь куда-то, хотя бы набрось платок на плечи, – Мария восхитилась, как артистически и точно он изобразил набрасывание платка. Она смотрела в его лицо, как в лицо бога, от чего и он становился счастливым.

– Сир опять ругал меня, что я плохо работаю над ролью. Я должен хорошо сыграть, но эта роль старого человека, а я ещё такой молодой. Это большая проблема.

– Работай над ролью, пожалуйста, – говорила Мария.

Чтобы не мешать ему, она пыталась читать книгу на английском под названием «Метафизика», но из целой страницы поняла, что стол это на самом деле не стол. Она смотрела в книгу и думала о роли Амира, о том, что люди, у которых нет детей, понимают время по-другому. Они родились с Амиром в один год, но она чувствовала, что живёт очень давно. Если бы ей дали сыграть старуху, она бы сыграла без разговоров. Она бы сыграла человека накануне смерти, человека, за которым волочится череда похожих дней. Амир же ведёт себя так, как будто жизнь не имеет конца и время будет поставляться к нему вагонами. Дети, в чьи маленькие лапки она отдала годы, научили её ощущать бег минут. Во время родов она касалась ужасающей вечности, которой сама должна однажды стать.

– Мне нужно отдохнуть, – внезапно говорил Амир. Ей было непонятно, с чего он вдруг устал. Он просматривал газетные вырезки о спорах за Кашмир между Индией и Пакистаном, чтоб понять, как быть жалким забытым стариком в большой войне держав. Его герой искал покоя, но новые и новые боевики, проникавшие через границы, восстания, схватки и ломаная линия прекращения огня проходили через него самого.

– Погуляй со мной, покури со мной, – просила Мария. Ей так хотелось побыть с ним наедине хоть где-нибудь. В дальней комнате в пелене дыма Азиф грохотал с гостями голосами, Гоувинд стучал железной посудой на кухне. На полную громкость было включено радио. По квартирке разливались песни о любви, которая повторяется с каждым перерождением.

– Ты хочешь погулять? – И он надевал на белую майку рубашку.

Они шли в пёстрые улочки, освещённые светом из окон и открытых дверей. Улочки жужжали и были переполнены даже перед наступлением ночи. Амир никогда не брал её за руку, как принято в её стране. Мария всегда брела немного позади, смотрела на затылок Амира в чёрных волосках, его красивые руки и чуть сутулую спину.

Потом она начинала вертеть головой, разглядывать лабиринты Версовы, к которым ещё не привыкла. Ей улыбались женщины в нарядных сари, толкующие у крылечек. Мальчишки неслись босиком под синим, густо намешанным небом. Мария любила этот мир, как странного некрасивого новорождённого ребёнка.

– Давно, в Асансоле, я был у астролога. Он сказал мне, что я буду жить у океана с женщиной цвета зимней луны, и вот я здесь с тобой, – рассказал Амир.

Мария не верила в такое.

– Всё это – шарлатанство, случайная догадка, мы сами пришли к этой встрече. Сами постарались и сделали, – Мария пыталась подобрать слова. Если бы ей поведали, как через много дней она будет, дрожа от боли, ждать очереди у каморки астролога, она бы не поверила.

Случалось, их звали в шатёр для праздников. Жителям Версовы было любопытно: «Кто эта девушка, похожая на духа?» В шатре их угощали сладостями и смехом.

Иной раз они встречали уличных музыкантов в длинных тонких пальто – ачханах с позолоченными пуговицами. Музыканты тоже приглашали их послушать гимны. Они следовали за ними узкими ходами и оказывались на свадебной процессии. Зажатые в туннеле квартала, люди танцевали, расплёскивая радость. Они уносились в пляске дальше коридорами улиц. Шествие завершал напряжённый жених со строгими родителями. На женихе был малахитовый жилет, расшитый узором изогнутых капель. Запястья его матери тяжелели от золота, а отец ступал в европейском пиджаке и бабочке.

Далеко за полночь блуждал по Версове стук свадебного барабана. Дома они занимались любовью под этот блуждающий барабанный бой, стараясь почти не дышать, двигаться медленно, достигая совершенства в искусстве беззвучной любви. Амир закрывал Марии рот ладонью.

Держите меня, друзья

Я на пороге, а ни ключей нет,

Ни замка.

МОХАН РАН, «ЗА ДВЕРЬЮ СУЩЕСТВУЕТ ЖИЗНЬ»

Амир был воспитан в сдержанности, которая входила в кровь народа со времён мусульманских завоеваний и чопорных колонизаторов. Исламская культура Империи Моголов, христианские правила англичан, португальская инквизиция медленно за века выточили свободные представления о любви и поведении, которыми с праздничной лёгкостью жила античная Индия. Так волна точит и полирует прибрежные скалы.

Тело Амира научилось быть спокойным, а ум смиренным. Марии порой казалось, он скован неким тайным заговором молчания. Мария не знала правил, ей часто и внезапно хотелось дурачиться. Ей было смешно от сдержанности Амира, его безмолвного согласия с любыми условиями. В одно утро, когда их соседи ушли в лавочку за кофе и папайей на завтрак, она стала щекотать его и трясти. Амир не понял, он строго спросил:

– Что ты делаешь?

Мария засмеялась:

– Просто играю.

От слова «игра» он раззадорился. Они понеслись по комнатам, по единственной кровати, ловили друг друга в сети простыней с драконами. Потом боролись на полу, будто мальчишки на перемене. Они задыхались от смеха, забывая печали, как привыкли забывать их в танцах и поединках их народы.

– Самало моджико о мэри яро, самбална мучикол хо гаяа, держите меня, друзья, я не могу удержаться, – переливалась по радио звонкая песня из кинофильма семидесятых[22].

Они так разыгрались, что оказались на балконе, и сцепились там, как щенки. Мария укусила Амира в руку, он стал тащить её в квартиру. Она схватилась за косяки в дверном проёме, она хохотала, но не слабела от хохота. С крыши в метре от Дворца Ашриты на них ошарашенно смотрели пожилые женщины в белых одеяниях вдов. В коридоре улицы рабочие, сельские мигранты в пыльных саронгах[23], замерли с тачками. Они уставились на балкон, лица их потеряли всякое выражение.

Потом Амир пошёл на репетицию, внезапно, как в европейском кино, крепко поцеловал Марию в раскрытой двери. Он понравился сам себе в этой смелой сцене.

Мария принялась мыть пол, расплёскивая по белой плитке потоки света и воды.