С пренебрежением выдающегося командующего он отправляет первые депеши, и так уж произошло благодаря случайности или в силу продуманной тактики в отношении врага, что поначалу известия оказались хорошими. Десять замков, не оказав практически сопротивления, капитулировали перед папскими войсками. Настроение приподнятое. Но перед замком Браччано войска были остановлены.

Обороной мощной крепости руководил молодой кондотьер Бартоломео Алвяно, зять Орсини, невероятно уродливый, но зато самый храбрый человек в Италии. Вопреки папе после трудного боя на башнях крепости развевался французский флаг. Хуан издали изучает крепость с пятью башнями, являющимися памятником человеческой гордыни. Стоя лагерем у осажденной крепости, Хуан Гандийский, должно быть, размышляет над тем, насколько неудобно будет чувствовать себя под дождем без золотых украшений. Раздраженно вздыхая, он составляет нелепые, ребяческие планы кампании и издает указы, убеждающие врага дезертировать и предавать своих командиров. Осажденные в крепости бывалые воины только смеются над такими наивными действиями. Эхо этих насмешек раскатилось по всей Италии, что нимало не заботило Хуана. А вот папа пришел в ярость и замучил приказами свою ленивую армию. В конце концов папская армия переходит в наступление на крепость Тревиньяно, расположенную к северу от Браччано. После захвата крепости приходится применить силу, чтобы развести наемников герцога Урбинского и Хуана Борджиа, отчаянно сцепившихся из-за трофеев. А тем временем нанятая на французские деньги армия под командованием Джулио и Карло Орсини атакует папские войска. В этом бою герцог Урбинский вел себя с присущей ему храбростью, но в итоге был захвачен в плен. Герцог Гандийский слегка ранен и, используя это в качестве аргумента, почему не может продолжать боевые действия, самостоятельно удаляется в безопасное место. Лишенные командиров папские войска отступают, и враг тут же освобождает осажденную крепость.

Когда это известие достигает Рима, папа не в силах сдержать гнев: неистовствует, произносит обвинительные речи и объявляет, что лично примет участие в войне. Но по зрелом размышлении он понимает, что сейчас не тот момент, чтобы пытаться изменить ход событий, и будет гораздо лучше согласиться на мирные условия и принять предложение Орсини, согласно которому папа получает крепости Черветери и Ангвиллара и 50 тысяч золотых дукатов. Папа делает вид, что забыл о герцоге Урбинском, и оставляет его в качестве пленника в замке Сориано, где герцог терпеливо ждет, пока семья внесет за него выкуп.

Хотя в Риме появились иронические объявления с просьбой ко всем, кто имеет хоть какую-нибудь информацию о некоей армии церкви, сообщить ее герцогу Гандийскому, сам герцог, ни о чем не тревожась, возвращается к привычному времяпрепровождению, связанному с любовными приключениями и всякого рода празднествами. По счастливой случайности окончание войны совпало с началом Масленицы, так стоило ли отказывать себе в удовольствии? К тому же было бы обидно не привлечь к себе внимания больших, смеющихся глаз Санчи Арагонской, единственной женщины, которая могла оказать поддержку и подбодрить недобросовестного завоевателя. Неясно, что на самом деле произошло между родственниками. Возможно, Санче надоел кардинал Валенсийский в качестве повелителя и господина или ее побудила любовь играть с огнем, а может, она посчитала это хорошей местью своему свекру. Какими бы ни были ее мотивы, она, похоже, откликнулась на заигрывания Хуана. Между тем папа был настолько ослеплен любовью к сыну, что даже не сделал попытки обвинить его в недавнем поражении; сына, безусловно, постигла неудача, но он вскоре исправит положение.

Чезаре, надеявшийся, что после позорной кампании отец несколько охладеет к Хуану, вскоре понял, что сильно заблуждался. По правде говоря, Чезаре стал чувствовать больше, чем прежде, любви и благодарности со стороны отца, но Хуан остался «любимым», тем, кто, предположительно, в будущем покроет военнойславой имя Борджиа. Итак, в 1497 году в папском окружении назревали трагические события.

С мая по декабрь 1496 года папа предпринимал неоднократные попытки вернуть Джованни Сфорца в Санта-Мария-ин-Портико. Несмотря на неудачу, он по-прежнему считал, поскольку оплачивал его содержание, что Сфорца работает на него. В ноябре 1496 года папа приказывает Сфорца объединить его войска с армией герцога Гандийского, чтобы выступить против Орсини. Джованни Сфорца прибег к испытанному способу: собрал несколько солдат, но, вместо того чтобы отправить их из Пезаро, направил к папе канцлера Джеромино с объяснением причины своего бездействия. Александр VI подыграл зятю и в письме от 30 декабря 1496 года признал его объяснения, оправдания и выказал свое полное доверие. Это письмо служит явным свидетельством того, что папа был сильно озабочен тем, чтобы вернуть зятя в Рим, и, очевидно, надеялся обезоружить его доброжелательным отношением. Когда выдался подходящий момент, а именно 5 января 1497 года, папа отправил Джованни Сфорца короткое письмо с требованием прибыть в Рим в течение пяти дней. Джованни, как он написал герцогу Урбинскому 15 января, оказался в трудном положении и опасался, что «вызовет сильное негодование Его Блаженства». В конце концов он все-таки отправился в Рим.

Папа и братья Борджиа превзошли себя «в демонстрации нежных чувств и сердечности», чтобы добиться возвращения Джованни Сфорца в Рим. По словам одного из очевидцев, теперь Лукреция была «очень счастлива и сходила по нему с ума». Я уверена, что выражение «сходила с ума» несколько преувеличено, но она, должно быть, вела себя как «в высшей степени достойная дама»; во всяком случае, так описывали ее относящиеся наиболее предвзято к семейству Борджиа современники. Вероятно, ее обрадовало возвращение мужа, благодаря которому восстанавливалось положение, принадлежащее ей по праву; на приемах и во время различных церемоний ее муж занимал почти такое же высокое положение, как Хуан и Чезаре. Присутствие Джованни Сфорца было отмечено на папских церемониях, как, например, обряд очищения (2 февраля). Он также участвовал в церемониальном кортеже, организованном в связи с официальным приемом Гонзальве де Кордова. Джованни был среди тех, кто 22 марта следом за герцогом Гандийским принимал благословенную пальмовую ветвь на ступенях папского престола. Мирная обстановка, если Джованни не зевал и смотрел в оба, должна была дать ему пищу для размышлений; а он имел причины для того, чтобы внимательно присматриваться ко всем изменениям в политической ситуации. Папа не мог простить Сфорца союза с французами, и они определенно теряли влияние в Риме. Хотя кардинал Асканио вел открытую борьбу, лично пытался умиротворить папу и даже временами, занимаясь самообманом, полагал, что вернул свое прежнее положение вице-папы, становилось все более очевидно, что интересы Борджиа и Сфорца лежат в диаметрально противоположных плоскостях.

Утром в Страстную пятницу граф де Пезаро, поднявшись на рассвете, пришел к жене. Он коротко объяснил Лукреции, что собирается отправиться на исповедь в церковь Святого Крисостомо в Трастевере или в Святого Онуфрия, а затем в честь праздничного дня совершит паломничество в семь церквей в округе. Однако вместо этого он в сопровождении небольшого эскорта покидает Рим. Перевалив Апеннины, он мчится домой, в Пезаро. Джованни пребывает в состоянии ужаса и, по его собственным словам, «измучен быстрой ездой». Короче, он сбежал. Моментально распространились слухи об отравлении; якобы яд был в некоторых подарках, полученных Джованни. Подтверждения этим слухам мы находим в летописях Пезаро, в которых и Бернардо Мональди, и Пьетро Марцетта намекают на то, что Борджиа планировал избавиться от Джованни Сфорца. Мональди, цитируемый всеми биографами Лукреции, рассказывает историю о том, как некий Джикомо, слуга Джованни Сфорца, по приказу Лукреции спрятался за креслом в ее комнате и слышал разговор между Лукрецией и Чезаре, который не оставлял сомнения в том, что Борджиа намеревались убить Джованни Сфорца. После ухода Чезаре Лукреция наказала слуге доложить об услышанном разговоре своему господину. Безусловно, рассказ кажется излишне показным, неестественным, но это не повод, чтобы списывать его со счетов: чего только не происходило в истории человечества. Однако есть одна странность. Лукреция видела мужа в течение всего дня, а он зашел к ней только перед самым отъездом; так по какой же причине она воспользовалась столь сложным способом, чтобы предупредить его о грозящей опасности? Храбрость не входила в число достоинств графа де Пезаро, и на него следовало надавить, чтобы он сбежал из Рима. Рассказ другого летописца не столь драматичен. По его словам, папа обдумывал два варианта: или разлучить Джованни с женой, или убить его, но, «предупрежденный женой, граф ускакал в Пезаро». Важно отметить совпадения свидетельств этих летописцев в том, что Джованни узнал о заговоре Борджиа от Лукреции, а это показывает, что оба летописца, изучившие доказательства и сделавшие записи через несколько лет после описываемых событий, пришли к убеждению, что Лукреция была невиновна и даже приняла сторону мужа. «Что касается подозрений в отравлении, то я не вижу никаких оснований считать их правдивыми», – спустя несколько дней после бегства графа писал один из заслуживающих доверия информаторов, архидьякон Дж. Лусидо Катанеи. Это событие всколыхнуло весь римский двор; создавалось впечатление, что теперь последует ряд непредвиденных событий. Наблюдатели следили за атакующими маневрами папы и оборонительными – графа, и самые компетентные из них были убеждены, что Джованни Сфорца никогда не вернется в Рим. Но если мы оставим в стороне вопрос с отравлением, то, спрашивается, с чем тогда связан внезапный отъезд графа?