Инга и Хильда спорили друг с другом на немецком, что позволило Брианне не отвлекаясь насладиться своим прекрасным ужином. Она была так голодна, что любая еда показалась бы ей вкусной, но тарт, хрустящая капуста и пряные колбаски, лопающиеся от сока, были редким лакомством.

Только после того, как она вымакала кусочком кукурузного хлеба остатки сока и жира с деревянной тарелки, она посмотрела в сторону мастерской, и ее накрыло чувство вины: наверное, нужно было оставить немного еды Роджеру. Как благородно с его стороны было подумать о чувствах несчастного Ронни. Она ощутила, как ее заполняет гордость и нежность к мужу. Наверное, нужно пойти туда и спасти его. Она поставила тарелку на землю и уже начала приводить в порядок свои юбки и подъюбники, чтобы двинуться в путь, когда из темноты выплыла пара крохотных покачивающихся фигур.

– Джем? – позвала она в изумлении. – Что случилось?

Отблески костра играли на волосах мальчика, заставляя их мерцать, как только что выплавленная медь, но лицо под кудрями было мертвенно-бледным, а глаза казались огромными, черными и неподвижными, Джем отсутствующе глядел в пространство.

– Джемми!

Он повернул к ней ничего не выражающее лицо, сказал: «Мама?» – очень тоненьким и неуверенным голосом, а потом его ноги вдруг подогнулись, как резиновые прутики, и он хлопнулся на землю.

Брианна смутно помнила о Германе, покачивающемся рядом, как молодое деревце на ветру, но не могла отвлечься на него. Она подхватила Джемми, приподняла его голову и легонько потрясла.

– Джемми! Проснись! В чем дело?

– Малец пьян в стельку, дочка, – проговорил над ней чей-то голос, явно забавляясь происходящим. – Что такое ты ему дала? – Робин Макгилливрей, сам ненамного трезвее ее сына, склонился и легонько ткнул его под ребра, но в ответ не послышалась ничего, кроме тихого гуканья. Потом он подхватил руку Джемми и отпустил ее – она безвольно упала, похожая на вялую макаронину.

– Ничего я ему не давала! – Паника в ней уступала место растущему раздражению, по мере того как она убеждалась, что Джемми просто уснул – его крошечная грудь поднималась и опускалась в ритм ровному дыханию.

– Герман!

Герман за это время превратился в небольшую кучку на земле, которая самозабвенно и мечтательно напевала «Alouette»[23]. Брианна его научила этой песне, и она стала его любимой.

– Герман! Чем ты напоил Джемми?

– … j’te plumerai la tete…[24]

– Герман! – Она схватила его за руку, и он прекратил петь, удивленный ее появлением.

– Что ты дал Джемми, Герман?

– Его мучила жажда, мэм, – ответил Герман с обезоруживающей улыбкой. – Ему нужно было выпить. – На этом его глаза закатились, и он обмяк, как дохлая рыбина.

– Иисус Христос на куске тоста!

Инга и Хильда явно были шокированы последней фразой, но она была не в том настроении, чтобы беспокоиться об их мнении.

– Где, черт побери, Марсали?

– Ее здесь нет, – ответила Инга, наклоняясь вперед, чтобы осмотреть Германа. – Она осталась дома со своими маленькими мэдхен. А Фергус… – Она приподнялась и огляделась вокруг. – Я недавно его видела.

– Что случилось?

Сиплый голос за плечом застал Брианну врасплох. Она повернулась и обнаружила у себя за спиной Роджера, с удивлением взирающего на странную картину, развернувшуюся перед ним. Лицо его было мягким и расслабленным, свободным от обычной суровости.

– Твой сын – пьяница, – проинформировала его Брианна. Тут она уловила дыхание Роджера и холодно добавила: – Пошел по стопам отца, я так понимаю.

Оставив эту реплику без внимания, Роджер присел рядом с женой и взял Джемми на руки. Он потрепал распростертого у него на коленях сына за щеку, нежно, но настойчиво.

– Привет, Медж, – мягко сказал он. – Привет, говорю. Ты в порядке, малец?

Как по волшебству, веки Джемми дрогнули и приподнялись. Он блаженно улыбнулся Роджеру.

– Привет, папа. – Продолжая улыбаться, ребенок снова закрыл глаза и погрузился в абсолютное беспамятство, положив щеку на отцовское колено.

– Он в порядке, – подытожил Роджер.

– Что ж, хорошо, – отозвалась Брианна, не вполне успокоенная. – Что они пили, как думаешь? Пиво?

Роджер нагнулся и принюхался к дыханию своего отпрыска, чьи губы были испачканы чем-то красным.

– Думаю, это была вишневая наливка. За сараем стоит целая бочка.

– Святый Боже! – Она никогда не пила вишневую наливку, но миссис Баг рассказывала ей, как ее готовят: «Выжимаешь сок из бушеля вишни, растворяешь в нем двадцать четыре фунта сахара, выливаешь смесь в бочку на сорок галлонов и доверху заливаешь виски».

– Он в порядке. – Роджер погладил ее по руке. – Это Герман там?

– Да. – Она нагнулась, чтобы проверить, все ли с ним хорошо, но Герман крепко спал и, как и Джемми, улыбался во сне. – Судя по всему, эта наливка хороша.

Роджер засмеялся.

– Она ужасная. Похожа на сироп от кашля. Хотя, должен сказать, эта штука делает людей веселыми.

– Это ее ты пил? – Она прищурила глаза и внимательно на него посмотрела, но губы Роджера были нормального цвета.

– Конечно, нет. – Он склонился к ней и поцеловал, чтобы доказать, что говорит правду. – Ты же не думаешь, что шотландец вроде Ронни будет заливать горе вишневой наливкой, когда под рукой есть приличный виски?

– И правда, – отозвалась Брианна.

Она посмотрела на мастерскую. Слабый свет от очага померк, и силуэт двери исчез: постройка превратилась в темный прямоугольник на фоне густой черноты леса.

– Как Ронни справляется?

Она осмотрелась кругом, но Инга и Хильда уже ушли помогать фрау Уте. Женщины убирали со стола.

– О, Ронни в полном порядке. – Роджер аккуратно переложил сына с колен на солому, рядом с Германом. – Он не был влюблен в Сенгу. Ронни страдает от сексуального воздержания, а не от разбитого сердца.

– Что ж, если это единственная проблема, ему не придется долго страдать, – сухо сказала Брианна. – Фрау Уте, похоже, уже начала подыскивать для него пару.

– Она сказала Ронни, что найдет ему жену. Он, что называется, философски относится к происходящему. Хотя и смердит от похоти, – добавил Роджер, сморщив нос.

– Фу. Ты хочешь есть? – Она посмотрела на мальчиков и поднялась. – Пойду принесу тебе какой-нибудь еды, пока Уте и девушки все не убрали.