В том же интервью Рааб вспоминала, как говорила с Фельдхендлером, другим лидером восстания и главным организатором подпольного движения, о планируемом побеге: «Он сказал, что должен быть способ. И мы пытались, мы начали планировать, и ходить на собрания, куда ходило всего несколько человек, потому что надо было быть очень осторожными Возвращаясь, ты чувствовал, что делаешь что-то, планируешь что-то, пробуешь что-то. Если тебе удастся — будет замечательно. Если нет, ты словишь пулю в спину, и это лучше, чем отправиться в газовую камеру. Я пообещала себе, что никогда не отправлюсь в газовую камеру. Я побегу, я побегу — станут ли они тратить на меня пулю? И мы начали организовывать и говорить, и это делало нас снова живыми, знаете, может, нам удастся отомстить за тех, кто уже не может»[101].

Подруга Рааб Зельда Метц сказала Нович: «Мы все хотели сбежать и поведать миру о преступлениях в Собиборе. Мы верили, что, если люди узнают об этом, нацистская Германия будет стёрта с лица земли. Мы думали, что, если человечество узнает о нашем мученичестве, нами будут восхищаться за стойкость и нам воздастся за страдания»[102].

Марек Бем описывал, насколько жизнь в лагере была изолирована от внешнего мира, не только в физическом смысле, но и эмоционально: «По словам выживших, для узников прошлое кажется сейчас таким далёким, словно его и не было. Они были истощены физически и морально, жили по инерции. Они знали, что могут умереть в любой момент и даже надеялись на это. В конце каждого дня узники удивлялись, что до сих пор живы. Их здоровье ухудшалось, их били каждый божий день. Тем не менее, они откуда-то знали, как с этим справиться. Например, во время работы, заявляют выжившие, они пристально следили за немцем, который был их надзирателем в тот день. Стоило ему отвернуться, как они прекращали любую работу, но когда он поворачивался обратно — начинали работать быстро и энергично, таким образом избегая порки.

Многие узники страдали также от одиночества. Однако даже в таких трагичных обстоятельствах люди умудрялись заводить друзей, позже предавать их, влюбляться — и затем изменять, как в настоящей жизни. Послевоенные воспоминания рассказывают о знаменитом случае с еврейским узником, цирюльником, которого немцы терпели за исключительное мастерство и профессионализм»[103].

Несмотря на все убийства, многие в лагере выжили и сумели воссоздать жизнь, где существовали привязанность, дружба и эмоции. Были вечера с песнями и даже иногда танцами. Такое «нормальное» повседневное поведение предотвращало распад личности, и истории о лагерной жизни и эмоциональных привязанностях — это чудо. Удивительно мало исследований проводилось о таком механизме выживания. Хотя жизнь стала непредсказуемой, она всё же напоминала тот мир, который узники знали раньше. Этот мир давнего прошлого был миром благопристойности и морали, взаимопомощи, товарищества и любви. Об этом редко рассказывают, это не та история, которая из-за своей обыденности может привлечь внимание людей, живущих в мире полном преступлений. В книге «Выживший: анатомия жизни в лагерях смерти» психолог Терренс Де Пре объясняет: «В начале выжившие делают упор на негативную сторону концлагерного существования, потому что их самосознанием правит навязчивая необходимость «рассказать миру» об ужасных вещах, которые они видели. Это определяет не только то, что они хотят поведать, но и акценты, которые делают. Как очевидец, выживший превыше всего ставит целью передать инаковость лагерей, их особенную бесчеловечность Акты заботы и чести кажутся такими неуместными, что выжившие и сами путаются Что впечатляло выживших настолько, что отпечатывалось в памяти — это смерть, страдания, ужас, всё с таким размахом и чудовищностью, что не могло не оставить травм надолго »[104].

И всё же иногда воспоминания выживших включают небольшие акты смелости и сопротивления, помощи и взаимной заботы, но в более широком масштабе облик злобы и смерти достигает такого накала, что всё остальное — любой признак элементарной человечности — меркнет из-за незначительности[105]. Де Пре сомневается, что один раз вернувшееся желание жить будет постоянно превалировать над удачей и отчаянием[106]. Выжили те, кто смог противостоять моральным и физическим механизмам разложения[107]. Основой для такого сопротивления была способность мобилизовать позитивные ценности жизни против страха смерти, обычного для всех людей[108]. Способность индивида сохранить необходимые ценности позволяла отделить собственную личность от переживаемого опыта. Де Пре утверждает, что выжившие поддерживали эту дистанцию за счёт средств исключительного разделения, эту идею яростно критиковал психоаналитик Бруно Беттельгейм, предупреждая, что не стоит считать выживших исключительными людьми[109].

А.А. Печерский живо вспоминает, что делалось всё, чтобы разрушить личность узника. По его словам, не поддаться разрушению самосознания было формой протеста. Совершить самоубийство или сдаться — и потому быть убитым — эти варианты рассматривали многие. Сопротивляться позывам смерти в Собиборе было сложно, это бросало вызов разрушительной природе лагеря, где приходилось быть всё время начеку. В любой момент можно было быть наказанным или убитым без предупреждения. Некоторым надзирателям нравилось мучить и убивать, особенно когда они находились в плохом настроении. Чтобы избежать побоев, порки, травли специально натасканными собаками или чего-нибудь еще худшего, лучшей стратегией было замкнуться в себе и не привлекать внимания.

Связи между людьми и надежда на лучший мир

И всё же А.А. Печерскому удалось обрести дружбу, верность и солидарность; он смог вдохновить других и действовать не только за себя, но и за коллектив. Как писал австрийский психиатр Виктор Франкл: «Всё можно отнять у человека, кроме одной последней человеческой свободы — выбирать своё отношение в любых заданных обстоятельствах, выбирать свой путь»[110]. Для заключённых, которые были в полной власти прихотей палачей, чувство униженности и последующая потеря самосознания стали обычным делом. Но согласно Франклу, внутренняя сила определяет, сможет ли индивид преодолеть страдания и выжить. Одной важной задачей становится наличие цели, которая заключается, если не в сопротивлении, то как минимум в жизни после лагеря и дальнейшем будущем.