использование ресурсов страны, самое бережное и экономное распределение товаров и средств производства могли сделать возможным решение тяжелых экономических и финансовых проблем страны. Вся промышленная и политическая жизнь страны должна была быть перестроена с самого начала войны так, чтобы создать реальную координацию всех жизненных сил. Но вместо компетентного правительства во главе России стоял Распутин, которого поддерживала клика преступников, юродивых, некомпетентных и жадных авантюристов. Это правительство просто использовало войну и общий патриотический дух, воодушевляющий страну, как возможность для разрушения всех независимых институтов национальной жизни. Война стала предлогом для таких людей, как Н. Маклаков, Сухомлинов и других, для подавления ненавистного оппозиционного движения и Революции, которая имела поддержку 95 % населения. Вожди царизма развернули настоящую оргию высокомерия и насилия. Все рабочие организации и вся рабочая пресса Петрограда были немедленно подавлены. Сотни тысяч «нелояльных» граждан были отправлены в Сибирь. Преследовались поляки, евреи, финны и другие нерусские национальности. Любая форма независимой инициативы, какой бы патриотической она ни была, строго осуждалась. Правительство, казалось, стремилось убить всю стихийную жизнь и деятельность страны и вести войну без нее. Тем не менее, война требовала постоянных героических усилий всей нации. В тылу это было, может быть, еще более необходимо, чем на фронте, ибо беспрецедентная борьба была скорее войной на выносливость, чем на быстрые, решительные удары.

В те трагические дни войны нас, революционеров, заклеймили утопистами за то, что мы пытались ухватиться за патриотические чувства и здравый смысл народа как средство для осуществления освобождения России, но гораздо наивнее было со стороны наших критиков полагать, что правительство Распутиных, Горемыкиных и Сухомлиных могло бы вести войну хотя бы один день, не подвергая опасности страну. Между тем в начале войны высшие классы в целом и все правительственные партии в Думе верили в силу правительства вести борьбу, прекращая всякую оппозицию и оставляя полную свободу действий на полтора года некомпетентным и предателям. В то время как правительство совершало свои ошибки и преступления, правящие классы оставались слепы ко всем зловещим признакам надвигающейся катастрофы. автоматически повторяя нелепое заявление о том, что «во время войны оппозиция должна перестать сопротивляться». Россия Распутина пыталась подражать священному союзу парламентских правительств Франции и Англии, и она дорого заплатила за свои усилия.

Вплоть до разгрома в Галиции весной 1915 г. Россия молча давала себя в жертву старому режиму. Но если молчание было простительно для обывателя, которого держала в неведении железная цензура и убаюкивала ложное чувство безопасности воспоминаниями о победах 1914 г., то оно было преступно для людей дела, которые хорошо знали, что творилось.

Русские войска на фронте

Позже думское большинство стало нападать на старый режим и продолжило эту критику в отношении Временного правительства, обвиняя его в последующих военных бедствиях. Но оно проявила самое преступное и самое легкомысленное пренебрежение своим долгом, когда не предприняла никаких шагов для предотвращения этих бедствий в то время, когда у нее были для этого власть и престиж. Оно говорило, что верховное командование уничтожало армию, министры подрывали экономическую жизнь страны, вызывали яростное недовольство в народе, душили народный патриотический порыв первых месяцев войны и свободно сеяли семена ненависти среди национальностей России — оно много чего говорило и все же ничего не сделала. В самом деле, было несколько человек, которые не позволили себе сбить себя с пути священного союза Франции и Англии. Эти люди пытались предупредить людей о приближающемся бедствии. Они протестовали против преступно безответственного правительства и пытались оказать на него давление общественного мнения. В своем беспокойстве они даже пытались бороться с правительством сразу после начала войны, чтобы спасти страну от неминуемого поражения и анархии, но напрасно, ибо никто не обращал на них внимания.

Вот как Гучков описывал ситуацию перед совещанием армейских делегатов, состоявшемся 29 апреля — 1 мая 1917 г.:

Когда началась война, меня, как и многих других людей, охватили беспокойство и тревога. Мы чувствовали приближение катастрофы и знали, что без смены высшего командования и полной реорганизации системы снабжения армии безопасности для страны не будет. Поражение 1915 года оправдало наше беспокойство. Мы требовали отставки главнокомандующего и его штаба и других кардинальных реформ. Но у нас ничего не получилось сделать. В моем приезде на фронт в августе 1914 года, после осмотра остатков нашей Второй армий, разбитой под Сольдау, и изучения системы организации снабжения, мне уже тогда стало ясно, что мы безнадежно вовлечены в катастрофу. Ни правительство, ни законодательные органы мне не поверили. Они просто привлекли мое внимание к нашим победам на юге, в Карпатах. Я, человек далеко не передовых взглядов, стал революционером в 1915 году, ибо твердо уверился, что самодержавие ведет нас к поражению, имеющему трагические последствия дома, и что только конец старого режима может спасти страну.

В то время, как Гучков, консерватор, решительно выступавший против революции 1905 г., но будучи человеком практического ума, умевшим читать приметы времени, уже стал революционером, большинство октябристских и кадетских вождей после двух годы бездействия едва начинали высказывать туманные критические замечания в надежде повлиять на Хвостова, Маклакова, Горемыкина и им подобных. Но уже осенью 1914 г. мы, левые «мечтатели и утописты», требовали серьезной программы политических и экономических реформ для решения проблем войны. Мы предсказывали неизбежный дефицит в России предметов первой необходимости и указывали, к чему приведет отмена продажи водки. Подобно Гучкову, чьи глаза открылись в 1915 г., мы снова и снова повторяли с трибуны Думы, что старый режим приведет Россию к поражению и катастрофе. В январе 1915 г. я указывал Бюджетному комитету Думы, что экономический распад страны неизбежен, если не принять немедленных мер по решению вопросов производства и распределения, особенно в деревне.

Большинство комитета сочло мои предложения вообще еретическими, хотя через год и стало проводить такие меры в жизнь. В обращении к Думе я заявил царским министрам: «Если у вас есть совесть, если в вас осталось чувство патриотизма, подайте в отставку!»

Большинство хранило позорное молчание, спокойно созерцая деструктивную деятельность правительства. Мой голос оставался гласом вопиющего в пустыне. Меня считали пораженцем за то, что я открыто кричал о своих страхах и тревоге за нацию. В 1914 и 1915 гг. было модно осуждать как пораженцев, сторонников врага, мечтателей и доктринеров, тех кто, предчувствуя приближающуюся катастрофу и чувствуя разверзающуюся перед Россией бездну, утверждал, что бессмысленно даже мечтать о победе, пока в силе Распутин. Нас строго упрекнули в том, что мы нарушили «политическую солидарность» страны, и велели прекратить наглую настойчивость нашей критики. Но те, кто