Когда суда пришвартовались, нашу притихшую компанию вывели на палубу. Я столько времени просидел, скрючившись, что теперь колени подгибались. В то же время свежий воздух и жаркое солнце Алжира, которое приятно согрело продрогшее в сыром трюме тело, пробудили во мне неожиданную бодрость.

Женщины и дети уже ждали на причале. Мы вздохнули с облегчением, увидев, что горничные и дуэньи по-прежнему с ними. Дамы стояли тесным кружком: лихорадочно перебирали четки, посылали мужьям взгляды, преисполненные молчаливого отчаяния, и с мольбой смотрели на небо. Матери обнимали детей и баюкали младенцев. Я заметил, что за время плавания даже у молодых девушек появились морщины; волосы некоторых побелели. Теперь им предстояло стать служанками богатых турчанок и мавританок. Мы знали, что стоит правителю Алжира или высокопоставленному алжирцу проявить малейший интерес к какой-либо из пленниц – и она тут же окажется в его гареме. А скольких по военному обычаю обесчестили пираты?

Люди арнаута Мами начали выгружать добычу и сворачивать паруса. Весла вынесли на палубу, а затем отправили в ближайший сарай вместе с балластом. Боцманы, которым не терпелось скорее отправиться в город, злобно щелкали кнутами, понукая матросов работать живее. Однако вся эта суматоха ни на секунду не заставила меня забыть, что отныне мы пленники в рабовладельческой столице Северной Африки.

Нам приказали снять прогнившие лохмотья и пригнуться к палубе. Тряпье прилипло к телу, точно короста. Затем пираты притащили ведра с морской водой, окатили нас и бросили несколько кусков черного мыла, чтобы мы могли избавиться от грязи, покрывавшей наши тела наподобие сухой жесткой шкуры. Когда мы принялись ее оттирать, воздух наполнился невыносимым зловонием. Решив, что теперь мы выглядим достаточно чистыми, пираты велели как следует отмыть лица и головы. Затем они достали сверкающие острые лезвия и ловко сбрили нам волосы, усы и бороды. Последовали новые ведра с водой. Нас поливали до тех пор, пока на телах не осталось ни одного мыльного пузырька. Я едва признал собственного брата в бритом голом парне рядом. К тому моменту, когда пираты защелкнули у меня на лодыжках железные кольца, я уже окончательно почувствовал себя рабом.

Впервые за несколько дней нам выдали ведра с питьевой водой и ковши, а также сухие алжирские лепешки из жирного теста. Мы с жадностью вонзили в них зубы, стараясь не уронить ни единой крошки и нимало не заботясь о приличиях. Никогда еще я не ел и не пил с большим наслаждением. Я наконец был чист и сыт, Родриго сидел рядом, мы молчали. Пока брат оставался в поле зрения, я не терял надежды. Я знал, что служу для него примером, а потому велел себе быть сильным и мужественным.

Казалось, мы сидим так уже долгие часы. Кожа подсохла, на лицах снова заиграли краски – мы больше не напоминали восковых кукол. Солнце вернуло нам человеческий облик.

– Ну вот, теперь, когда мы выглядим прилично, они выставят нас на продажу, – заметил мой сосед.

– Помните, что ни один человек не может принадлежать другому человеку, а только Богу, – напомнил отец Габриэль, молодой священник из нашей компании. Мы по одному подошли к нему и опустились на колени. – Господь с вами, дети мои, – сказал он и осенил каждого крестным знамением.

Мы обнялись на прощание, шепча друг другу ободряющие слова, и приготовились к новым испытаниям. Впрочем, я уже привык, что, если судьба поворачивается ко мне спиной, вскоре она снова улыбнется.

Последовал приказ сойти на землю. Мы спустились по длинному деревянному трапу и сгрудились на причале. Пираты выставили длинные острые пики между нами и женщинами с детьми.

Внезапно мы услышали странный грохот – будто сотни железных молотков ударяли по булыжной мостовой. Наместник алжирского правителя Гасан-паша – сардинский перебежчик, поставленный управлять этим сборищем убийц и грабителей, – намеревался лично посетить причал, чтобы первым выбрать себе новых рабов.

Сначала в воротах показался отряд воинов в ярких одеждах. Это были знаменитые албанские янычары, которых я раньше видел только на картинах и книжных иллюстрациях. Одно слово «янычары» вселяло страх в сердца европейцев. Все знали, что эти головорезы получают плату соответственно количеству христианских скальпов, предъявленных командиру после боя. Если убитых врагов оказывалось слишком много, в качестве доказательства им отрезали уши и языки. Когда же битва превращалась в бойню, янычары забирали только указательные пальцы.

Чем ближе подходили янычары, тем туже стягивалась на моей шее призрачная удавка. Даже пираты смотрели на них с благоговейным ужасом. Казалось, голубые глаза янычар представляют собой гладкие куски стекла, которые море шлифовало в течение многих лет, а затем выбросило на берег. В них не было света, словно они принадлежали созданиям без души. У меня побежали мурашки по спине.

Янычары были вооружены аркебузами и длинными клинками. С одной стороны белых тюрбанов угадывались очертания рога, обернутого в блестящую зеленую ткань. Концы рогов были украшены черными и белыми страусиными перьями, которые покачивались в такт шагам. Носки красных кожаных башмаков загибались кверху.

За янычарами шествовала пехота Гасан-паши, одетая в красные жилеты с прорезью на груди и синие халаты с длинными рукавами, которые ниспадали до самых лодыжек. От этих мужчин веяло мощью огромных диких зверей. Звук их шагов – которые и издавали этот дьявольский металлический лязг благодаря подковам на каблуках – устрашал и завораживал. Все время своего алжирского плена я ничего так не боялся, как этого звука. Для раба он означал одно: пора бежать, прятаться, перелезать через стены, проваливаться сквозь землю или растворяться в воздухе.

Далее следовала процессия золотоволосых мальчиков, разодетых в пышные турецкие костюмы. Они играли на барабанах, трубах, флейтах и кимвалах. Мелодия, которую они выводили, скорее напоминала похоронный марш и, видимо, должна была вселять ужас в сердца прохожих. Лица мальчиков не выражали ровным счетом ничего.

За ними показалась кавалерия, гарцевавшая на изящных черных и белых арабских жеребцах с пышными хвостами и в красочных плюмажах. Наконец показались и берберские воины верхом на верблюдах, облаченные в темно-синие халаты и платки, которые закрывали все лицо, кроме антрацитово-черных глаз в ободе густых ресниц, – это были потомки тех самых берберов, которые много лет назад захватили Андалусию.

Ни выезды папы римского, за коими я наблюдал в Ватикане, ни процессии с участием короля Филиппа, устраивавшиеся в Мадриде по особым случаям, не могли поспорить с этим зрелищем ни роскошью, ни яркостью, ни мощью.

Гасан-паша, первый среди беев турецкого султана и наместник провинции Алжир, восседал на красных подушках, на помосте, который тащили гигантские нубийские рабы – босые и в набедренных повязках, едва прикрывавших срамные места. Их гладкая кожа сияла так, что они не нуждались ни в каких украшениях. Огромный тюрбан Гасан-паши, пурпурный с темно-синим, походил на полную луну. Наместник был одет в вишневый халат – ткань ярко сверкала на солнце. На плечах его лежала короткая медно-рыжая шкура какого-то зверя наподобие лисицы; ее цвет повторял оттенок бороды наместника. Мощная фигура Гасан-паши казалась высеченной из гранита. Изогнутые брови и нос с горбинкой придавали ему сходство с ястребом, который готовится напасть и одним ударом раздробить череп жертвы.