Каждый день Елена разрывалась между своей квартирой и комнатой в доме престарелых. Когда ее спрашивали, что она делает целыми днями, она отвечала, что очень занята, так как пытается жить в двух местах и, кроме того, посвящает огромную часть своего времени животным и старикам.

Она также заботилась и о своем статусе в доме престарелых. Поэтому три раза в неделю выезжала из квартиры в пять часов утра, чтобы успеть занять свое место. В шесть она уже сидела на лавочке среди других стариков и ждала прихода врача.

Там, на лавочке, по словам Елены, происходили очень важные вещи. Можно было познакомиться с новыми людьми, послушать сплетни, узнать интересные новости. Трижды в неделю она жаловалась врачу, что страдает бессонницей, встает очень рано, до рассвета. А иногда дразнила его:

— Посмотрим, господин доктор, сможете ли вы поставить диагноз.

Однажды, когда жильцы дома престарелых сидели на лавочке и ждали врача, одна пожилая женщина сказала Елене:

— Знаешь, этот доктор просто ангел.

— Конечно, ангел, — без колебаний ответила Елена. — Он определяет, кому отправляться в рай, а кому — в ад. Разве не видишь, кто тут сидит?

Кроме самой Елены, никто не рассмеялся.

С тех пор, когда она появлялась, на лавочке воцарялось молчание.

Как-то раз ночью администраторша хватилась Елены и устроила переполох. Потом мне виновато объясняли:

— В комнате горел свет. Мы стучали, но никто не отзывался. Поэтому мы выломали дверь и увидели, что телевизор и радио включены, на кухне горит свет, но Елены нигде не было. Мы позвонили в ее старую квартиру и она невозмутимо ответила: «Не беспокойтесь, свет и телевизор я оставила включенными, потому что собиралась скоро вернуться, но пока не могу. Вы же знаете, у меня куча дел: я веду борьбу за права животных в домах престарелых».

Администраторша больше не следила за Еленой. Все знали, что, хотя в ее комнате и горит свет, там нет ни одной живой души. Она регулярно вносила месячную плату, а жила в старой квартире в свое удовольствие.

1990 год

После смерти Елены, когда я пришла забирать ее вещи из дома престарелых, ко мне подошел голубоглазый мужчина в джинсах на подтяжках.

— Вы — психиатр, — определила я.

— Да, — сказал он. — Мне очень жаль, что Елене не разрешили привезти сюда животных.

Он продолжил:

— С вашего позволения я задам вам один вопрос: может, вы знаете, почему она ходила с палочкой?

Пожав плечами, я сказала:

— Она не хромала, и не припомню, чтобы она ходила с палочкой.

Собрав все вещи, я решила положить ключ от комнаты в конверт и отдать администраторше. В поисках пустого конверта я нашла другой, с запиской внутри. Достала ее и с любопытством прочла, что Елена написала в свой шестьдесят первый день рождения: «Уважаемый господин психиатр! Здесь все старые и больные, и я боялась, что мне станут завидовать, ведь я выгляжу богатой и здоровой, поэтому я решила надеть рваные кроссовки. Но вы — врач, и вам все равно, богата я или нет. Ради того чтобы вы поверили, что я старая и больная, я купила палку, стала хромать и тем самым оградила себя от сглаза. Думаю, в будущем вам следовало бы внимательнее слушать. У вас на приеме я намекала, советовала впрямую, чтобы вы задавали мне правильные вопросы. Я вовсе не упряма. Всего доброго, шалом и спасибо. Елена».

И внизу:

«P.S. Вычеркните, пожалуйста, из диагноза, что я упряма. Если вам обязательно надо что-нибудь написать, напишите лучше, что я всем сердцем верю в сглаз».

Октябрь 1990 года

Вечером мне позвонили, в трубке раздался незнакомый голос:

— Елена упала и потеряла сознание, «скорая помощь» уже в пути, вам лучше приехать.

Я собралась, села в машину и помчалась провожать Елену в последний путь.

Перед домом стояла карета «скорой помощи», санитары склонились над лежавшей без сознания Еленой. Через некоторое время под завывания сирены ее повезли в больницу.

Диагноз поставили сразу — апоплексия.

Пока врач расспрашивал персональные данные и историю болезни, санитар принес обручальное кольцо, часы, пакет с одеждой: блузкой, юбкой, нижним бельем, чулками; а также мятый белый носовой платок, который лежал в кармане блузки. Когда Елена упала, из этого платка, выскользнул маленький, ржавый ключик.

— Выбросить? — спросил санитар, указав на ключик и мятый платок.

— Нет! — вскрикнула я.

Пообещав врачу дать все необходимые сведения завтра, я схватила ключик и помчалась к маленькому дому на пересечении улицы Победы и улицы Героев, к коричневому шкафу в квартире Елены.

Этот шкаф стоял на пяти коротких ножках: по две с каждой стороны и одна посередине. Он высился от пола до самого потолка. Под шкафом любили спать собака и курица. Раньше, играя в прятки, туда залезали дети. Сверху на шкафу лежали свечи, израильский флаг, менора, хануккия, подсвечник, кубок пророка Илии, Агада и костюмы для Пурима. Вещи громоздились до самого потолка.

У шкафа было четыре дверцы. Правая всегда была широко распахнута, в этом отделении хранились сумки, счета за водопровод, квитанции поземельного налога, чеки об оплате из поликлиники, трусы, чулки, шляпы и платки. В ящиках между двумя другими дверцами, которые всегда открывались одновременно, хранились одежда, носовые платки и постельное белье. Наша собачка устроила тут родильную палату и детскую комнату, целый день она со своим приплодом болталась на улице, а спать приходила сюда.

Левая же дверца всегда оставалась закрытой. Мне был знаком только скрежет ключа в замочной скважине. Иногда, поднимаясь по лестнице или уже стоя перед входной дверью, я слышала, как левая дверца торопливо закрывалась. Я никогда ни о чем не спрашивала.

Порой ржавый ключик появлялся в связке Елены, словно напоминая, что в доме есть еще один, особенный замок. Когда же Елене задавали вопрос, от чего этот ключ, она отвечала:

— От хранилища Торы.

В ответ все только недоуменно моргали, тогда она добавляла:

— От левой дверцы.

И ничего не объясняла.

В ту холодную, темную ночь ржавый ключик, едва не угодивший на помойку, с трудом пролез в замочную скважину, однако дверь сразу не поддалась, словно старалась во что бы то ни стало сберечь свой клад. И все-таки ключ придал мне силы — дверь еще немного посопротивлялась и после очередной атаки поддалась.

Первое, что я почувствовала, — запах многолетней плесени, которая скопилась на мешках, сочилась из тканей. Ею были пропитаны документы и большой чемодан.

Одна за другой вещи появлялись на свет.

В самом верхнем ящике лежали тряпичные сумки цвета хаки, одна из них была четырехугольной формы, около десяти сантиметров в длину. Ее прошили по краям большими, неровными стежками. Внутри хранились иглы, лоскутки, нитки и черные шнурки.