и штанов из мешковины, которые мы отыскали в этом магазинчике, нам хватало на все лето. Мы носили их очень аккуратно. Они должны были прослужить нам до самого начала школьных занятий.

Воскресенье — скучный день. От пляжа и толпы лежащих купальщиков нас тошнило, а террасы кафе и стада туристов угнетали. Не имея ни средств, ни желания присоединяться к этой фауне, мы шли к себе и оставались в нашей комнате до самого понедельника. Отец так и не искал встречи с нами, поэтому мы были отлучены и от дедушки, которому в октябре исполнялось восемьдесят восемь. Паблито позвонил ему. Он попал на Жаклин.

— Кто вы?

— Его внук.

— Кто-кто?

— Я хотел бы поговорить с моим дедушкой.

— Но кто вы такой?

— Пабло.

— Пабло? Знайте же, молодой человек, что есть только один Пабло. И этот Пабло не может вас принять.

Она словно вонзила моему брату нож в самое сердце. Даже носить имя, которое ему дали, оказывается, было кощунством! Захватчик, вот он кто. Наглец. Салага. Презренный тип.

И голос Жаклин, пренебрежительно-кислый:

— Маэстро нет, но вы можете ему написать.

Сколько слез пролила я во время болезни, воскрешая в памяти письма, которые мы с Паблито писали этому самому дедушке, ни разу так и не удостоившему нас даже простым вниманием. Письма, которые Жаклин рвала. Письма, которые дедушка не распечатывал. Письма, в которых мы старались сказать ему, что могли бы его полюбить, помочь ему и понять его.

Неотправленные письма.

Письма, которые сводились вот к чему:

«Мы твои внуки, и ты нужен нам. Мы не хотим больше быть маленькими мартышками в гостях, прятаться за спиной отца, которого ты презираешь. Мы хотим видеть тебя одного, знать, о чем ты думаешь. Мы хотим, чтобы ты рассказал нам о твоем детстве там, в Малаге, о доне Хосе Руисе, твоем отце, и донье Марии Пикассо Лопес, твоей матери, от которой ты унаследовал имя, твой рост и глаза. Какой была твоя сестра Лола? А твой дядя Сальвадор, который тебе, новорожденному, выпустил прямо в нос дым своей сигары, чтобы вернуть тебя к жизни, когда акушерка уже было решила, что ты умер? А Мария де лос Ремедиос, твоя крестная мать, выкормившая тебя грудью, ибо твоя мама, донья Мария, была для этого слишком истощенной?.. Понимаешь, раз ты украл у нас папу, мы обращаемся к тебе, чтобы узнать о нашем генеалогическом древе, нашем позвоночном столбе? Чтобы строить настоящее, нам нужно знать прошлое. Расскажи нам о нем, дедушка.

Хоть один разочек, расскажи нам о нем, дедушка!»

Октябрь. Наши занятия в лицее имени Шатобриана возобновляются. Это год углубленного изучения филологии, когда серьезно читают Жида, Ницше, Пруста, Рембо, Стендаля. Каждому предстоит прочувствовать глубину эрудиции, страдания, мятежности духа. Впору разорваться меж мыслей, идей, доктрин.

«В путешествии важнее всего сам путешественник».

Избороздив душу человеческую, придя в восторг от афоризма, сам начинаешь строить доказательства, придираться к словам, приближаться к цели, млеть от счастья. Тезы, антитезы, определения нашей личности.

По ходу таких ораторских диспутов мальчишки и девчонки знакомятся поближе и стараются понравиться друг другу. Волшебство слов, взгляда, улыбки. Так возникают пары — над фразой Камю, над строкой Превера:

не сердись, что говорю тебе «ты»:

Я говорю «ты» всем, кого полюбил,

Даже если между нами был один-единственный

                                                            взгляд…

Мне нравилось это признание в скромной и стыдливой нежности. Меня привлекали мальчики сдержанные и галантные, незаметно забегавшие вперед, чтобы распахнуть передо мной дверь, казавшиеся романтичными, умевшие владеть собой, проявлявшие себя любезными кавалерами. Легкое касание пальцев, поцелуй в щечку заставляли мое сердце забиться сильнее. И это было все, что я им дарила. Единственным моим требованием было, чтобы они уважали меня, нравились Паблито и чтобы Паблито нравился им.

Я была совсем еще девочкой, и, когда один из них подарил мне дурно дешевенькое кольцо, купленное на ярмарочном празднестве, у меня перехватило дыхание. Преподнесенное со значительным видом, это кольцо подстегнуло мое воображение. Я словно бы наконец вырвалась из раскаленных щипцов Пикассо, избежала клейма.

Какой наивной я тогда была.

А Паблито был сражен чарами одной из девочек нашей группы. Ее звали Доминик, и эта Доминик была с Корсики. Она была прелестна, она была нежна, она была невинна, задумчива и глубокомысленна. Все было при ней.

Итак, да здравствует любовь и наслаждение, и Паблито очень хотелось признаться ей, что его сжигает пламя страсти, но как сказать «я тебя люблю», если любовь еще никогда не приходила на свидание к детству?

Стыдливый и застенчивый, Паблито не решается открыться своей корсиканочке.

Пойму тоску я взоров бессловесных…

Доминик не замечает взоров Паблито. Как ей догадаться, что она нравится Паблито, если он не сказал ей ни слова?

— Что мне делать? — спросил он меня как-то вечером в нашей комнатке.

— Хочешь, я ей скажу?

— Мне надо так много ей сказать.

— Тогда напиши ей.

Но как найти нужные слова? Паблито тянет с решительным шагом, не зная, как выразить то, что у него на сердце. Слишком много грусти, слишком много травм, слишком много растоптанных надежд.

Слишком да слишком, вот и опоздал Паблито. Доминик нашла другого.

Любовь ждать не любит.

Мой отец позвонил в лицей имени Шатобриана. Он попросил о встрече, но Паблито отказывается. Он не хочет больше страдать.

Отец назначил свидание мне на террасе кафе напротив вокзала в Канне. Он пришел с молодой женщиной, которую привез из Парижа. С молодой женщиной? Селин — так ее звали — не больше девятнадцати. Всего на два года старше меня. Он шепчет мне на ухо:

— Селин — подружка. Ничего плохого, просто подружка.

По моему лукавому взгляду он понимает, что я не верю ни одному его слову. Подружка Селин или мимолетная любовница, мне до этого нет никакого дела. И уж конечно я не стану говорить о ней матери или Кристине, если судьба вдруг сведет нас. Уже давно его аура плейбоя не возмущает меня. Он в некотором смысле стал мне чужим.

— Твой брат не захотел прийти? — спрашивает он жалобно.

— Он не смог.

Тут разговору и конец. Мы так мало можем сказать друг другу… и между нами столько прохладцы.

К счастью, рядом с нами Селин с ее жеманными ужимками, громким хихиканьем и хлопаньем ресницами. Она так гордится, что попала в компанию сына и внучки самого Пикассо, знаменитейшего художника.

Она чувствует себя звездой.

Мы