— Ронинг, мы идем в обход.

— Мой гросс…

Договорить толстяку не удалось. К подножию платформы подбежали десятка полтора воинов. Что-то случилось? В любом случае, гномы не должны бросаться к гроссу, им следует обратиться к своему непосредственному начальнику.

— Мой гросс! — воскликнул Штребель. — Вы только послушайте, что они себе позволяют!

Послушайте! Век бы такое не слышать. Позор, позор всему Подгорному племени!

— В лагере был мой брат, — вопил какой-то мерзавец, — мой единственный брат! На меня бросили его труп!

— Ты обещал нам победу, — проорал бывший рудокоп, — а мы тут сдохнем! Сдохнем!

Маэлсехнайли не верил своим ушам. Воины разинули пасть на гросса?! Куда катится этот мир! Маэлсехнайли указал дежурным штандерам на изменников:

— Четвертовать! Немедленно!

Адмонкарсель и Сконе Минтус махнули руками, два десятка Алмазных бросились вперед, но проскочили мимо смутьянов, окружив платформу. Неужели Пиновац опасается бунта? Гномы не бунтуют! Нельзя выказывать недоверие всем из-за нескольких негодяев.

— Пиновац, — Маэлсехнайли постарался придать голосу побольше твердости, — мои воины мне верны, нет нужды…

— Ты низложен. — Лицо начальника охраны было таким же, как всегда, и Маэлсехнайли не сразу понял, о чем речь.

— Маэлсехнайли Моосбахер, ты не можешь дольше вести гномов! — добавил Йель-бан-Тук-унд-цу-Плах.

— Предатели! — Глаза Штребеля налились кровью. — Воины Подгорного племени, вы…

Удар Лоппаринера сбил жреца с ног. Стоявший рядом Ронинг сын Кертьяльвальди охнул, присел, вскочил и побежал к краю платформы. Штак-бан-Хорден-унд-цу-Беер сбил его с ног, толстяк грохнулся на трап, покатился вниз, звеня кольчугой и цепями. Двое охранников воткнули в землю секиры, останавливая упавшего, словно катящуюся бочку. Маэлсехнайли затравленно оглянулся и увидел вокруг себя лица, переставшие быть знакомыми. Пиновац, Йель-бан-Тук-унд-цу-Плах, Штак-бан-Хорден-унд-цу-Беер, Лоппаринер, Адмонкарсель, Сконе Минтус — все они смотрели зло и хмуро. Кто сказал, что гномы не предают?

— Твое время кончилось, — зло процедил Лоппаринер, хватая стоявшую за троном секиру цвергов.

— Изменники… — выдохнул Маэлсехнайли.

— Это ты — предатель, — огрызнулся Йель-бан-Тук-унд-цу-Плах. — Куда ты нас завел?

— Ты во всем виноват! — Палец Адмонкарселя уставился на Маэлсехнайли, а Сконе Минтус крикнул Алмазным:

— Взять лжевождя!

Стражи, громко топоча, бросились по трапу вверх, Маэлсехнайли сделал шаг назад, оступился и сел, почти упал на трон. Пиновац грубо ухватил его за плечо:

— Встать, мерзавец!

Маэлсехнайли уперся в спинку трона и изо всех сил ударил зазевавшегося Пиноваца по колену. Тот взвыл и с проклятьем отдернул лапы. Так и надо, предатель, негодяй, ублюдок. Озверевший Моосбахер вскочил, на его плечах повисли Йель-бан-Тук-унд-цу-Плах с Штак-бан-Хорден-унд-цу-Беером, а Лоппаринер перехватил секиру поудобней, но не ударил, а отскочил, наблюдая за схваткой. Низвергнутый гросс зарычал, выплюнув вместе с кровью зуб, извернулся, норовя боднуть супостатов головой, на которой все еще был шлем, и тут что-то ударило несостоявшегося владыку между ног. Мир развалился на кучу вонючих рыжих осколков, и Маэлсехнайли потерял сознание, к несчастью, ненадолго.

Он пришел в себя на земле, руки и ноги были стянуты ремнями, один глаз заплыл и ничего не видел, а второй упирался в отвратительное растение с иззубренными листьями и бледными, словно налитыми гноем стеблями, оканчивавшимися серыми шарами. В носу Маэлсехнайли зачесалось, и он чихнул. Шар вздрогнул, вверх и вбок взлетело множество пушинок, они закружились, одна умудрились попасть гному в глаз, но вытащить ее связанными руками Моосбахер не мог.

Сзади кто-то возился, стонал и скреб землю, солнце немилосердно палило, ссадины и ушибы болели, откуда-то взялась целая туча блестящих мух, принявшихся нарезать круги вокруг поверженного вождя. Маэлсехнайли попытался их сдуть.

— Очухался, сволочь, — прошипел кто-то сверху, и перед связанным гроссом выросли ноги в кованых сапогах.

— Живучий! — Удар каблуком пришелся по больному, но на этот раз обморока не было. — Ишь, разлегся, гросс …ый!

— Ну, щенков у него теперь точно не будет, — захохотал первый. Маэлсехнайли его узнал. Пиновац, предводитель его личной охраны. Предатель! Мышцы на руках сами собой вздулись, разрывая путы, сверху снова раздался смех:

— Корячься, корячься, авось полегчает!

Следующий пинок пришелся под ребра. Рядом кто-то взвизгнул и залопотал. Ронинг… Просит не бить… Маэлсехнайли вжался в пыль, стараясь не привлекать внимания, пусть бьют Ронинга, может, надоест и уйдут. Толстяк всхлипнул еще раз и заткнулся.

— Слабак, — отрезал Пиновац, — а туда же!

— Сволочь, — припечатал его спутник. Маэлсехнайли рывком перевернули на спину, над ним возвышались четверо его бывших охранников и два бригштандера.

— Вставай! — рявкнул Штак-бан-Хорден-унд-цу-Беер.

Маэлсехнайли попробовал, но связанные ноги затекли. Ретивый охранник занес ногу для удара, Маэлсехнайли дернулся.

— Хватит! — прикрикнул стоявший чуть поодаль Сконе Минтус. — Не все вам, переросткам оставьте!

Переросткам? Его выдадут?! Маэлсехнайли едва сдержал крик, кричать бесполезно. Адмонкарсель, Сконе Минтус, Лоппаринер, Пиновац откупаются его головой. Ничего, старик Якш устроит им в Петрии теплую встречу, очень теплую…

Мысль о том, что сделает Подгорный Владыка с вернувшимися, мелькнула только для того, чтобы сильней высветить очевидное: он этого не увидит, его отдадут людям. Вдруг его, как Тюллера и Штребемунда, бросят на растерзанье ожившим деревьям, разорвавшим героев на части?! Фреймуту удалось донести до дому головы героев, их черепа, оправленные в золото, стали пиршественными чашами, но он, Маэлсехнайли Моосбахер, не хочет становиться чашей, он хочет жить!

Может быть, переростки возьмут выкуп, хотя Якш не станет платить. Он его ненавидит. И Шест-ам-Потиму он больше не нужен, ведь он не стал хозяином Феррерса… А если подсказать желтоволосому, как поставить на колени Петрию? Он знает все выходы, даже самые тайные!

Грубые руки подняли Маэлсехнайли, и он столкнулся лицом к лицу с Ронингом и Штребелем, тоже связанными. Ронинг шмыгал разбитым носом и просил пощады, маленький жрец изо всех сил задирал голову.

— Мой гросс, — выпалил он, — это предательство, гномы запятнали себя!

— Замолчи, — с ненавистью простонал Ронинг, — а то…

— Трус, — окрысился Штребель, — из-за твоей тупости…

Неужели он не заткнется?! Сейчас из-за него достанется и им. Упрямый ублюдок, надо было думать раньше!