замаскированные под культурные вылазки. Ловкий осторожный Пигмалион, он восхищался умом учениц и то и дело позволял себе шутки и небольшие как бы случайные вольности. Легкое прикосновение к бедру, дружеский щипок, нежное объятие, эсэмэска, откровенная беседа в особом тоне, кофе поздно вечером, прогулка наедине. И вот к нам рекой потекли отрывочные признания. Девушки плакали и отрицали всякий злой умысел. Для каждой он был героем, он отличал ее среди других, он выбрал именно ее. Они не понимали, что он выбирал самых хорошеньких: они, конечно, были уверены, что самых умных. Опрашивать выпускниц оказалось проще. С определенного расстояния они с легкостью анализировали поведение Хесуса и беспощадно клеймили его инфантилом, незрелым, недоделанным. Их суждения были уверенными и до ужаса меткими, но ни одна не обвинила Хесуса в домогательствах. Он балансировал на грани благопристойности, но никогда ее не переступал. Совершенно этого не ожидая, мы наткнулись на верхушку огромного айсберга, но меня интересовала только Барбара.

Определяющими стали добровольные показания Ремедиос Комас: осознав всю тяжесть ситуации, она связалась с нами – и вот мы снова сидим друг напротив друга. Смуглая и подтянутая, без украшений и макияжа, она была одета с элегантностью, приличествующей ее возрасту. Она развелась двадцать лет назад и одна вырастила троих детей. Ремедиос Комас не стала юлить и ходить вокруг да около. Если бы она рассказала всё, что знала, месяц назад, мы не пошли бы по ложному следу. Она попросила разрешения закурить, и ради нее я сделал исключение. Мы встретились в кафе, и между двумя чашками кофе она сказала, что, как заядлая курильщица, то и дело бросает и наверняка скоро сделает очередную попытку. Она элегантно закурила, основательно затянулась и заговорила – с горечью, постепенно выдыхая дым. Я помню ту беседу дословно.

«Я никогда не одобряла отношений Хесуса с ученицами, – начала она. – Учителя всё шутили на этот счет, но только не я. В последние четыре года я была классной руководительницей предпоследнего класса, и мне то и дело приходилось тушить пожары. Хесус ослеплял учениц своими интеллектуально-декадентскими штучками, заставлял их поверить, что они входят в мир культуры и искусства. И это правда, он открывал им Висконти, Серта и Пикассо, но в то же время он играл их чувствами. Он любил, чтобы девочки им восхищались, получал от этого нездоровое удовольствие, и ему было плевать, что он разбивает им сердце. А ведь очень просто разбить сердце пятнадцатилетней девочке, – говорила она мне с сигаретой во рту. – Они впечатлительные, хрупкие, легко влюбляются и, хоть и выглядят как взрослые женщины, смотрят на мир глазами ребенка. Легковерные, максималистки, склонны драматизировать. Их самооценка – как маятник Фуко: сегодня они мнят себя богинями, а завтра думают о самоубийстве».

Она говорила раздраженно, возможно, злилась на саму себя – что не хватило смелости сказать открыто все то, что она рассказывала мне.

«Хесус выбирал кого хотел, у него была своя свита, и каждый год он назначал себе фаворитку. Ее триумф мог длиться долго, а мог пролететь как один миг – как фишка ляжет. Но он никогда не подставлялся, не переступал черту, и поэтому мы все смирились и позволяли ему так себя вести, тем более что культурные мероприятия дают школе возможность держаться на хорошем счету. В двадцать первом веке никто не поведет учениц в кафе в субботу вечером, только чтобы порассуждать с ними о французском сюрреализме. Он не опасен, говорили мы, пытаясь оправдать происходящее, он же как ребенок, открывает девочкам мир. Греческая скульптура, немецкий романтизм, кубизм, неореализм. Насколько мне известно, ни одна из девочек не обратилась в полицию, – добавила она. Затушила сигарету в пепельнице и виновато на меня посмотрела. – Мне следовало рассказать вам об этом гораздо раньше, но я не хотела открывать ящик Пандоры… Однажды вечером, где-то месяц назад, я застала Хесуса Лопеса наедине с Барбарой Молиной – в школе, в кабинете истории. – Она помолчала несколько секунд. – Прошу прощения. Я знаю, сейчас разразится скандал, и даже мне уже не отмыться. Вы себе не представляете, как легко в школе лишиться доброго имени. Сплетни – как пятна смолы».

Я ловил каждое ее слово. Это было самое важное сообщение из всех, что я слышал за последний месяц. Ремедиос Комас глубоко вздохнула и продолжила свой рассказ.

«Было десять вечера, даже уборщицы уже ушли, а я забыла в школе контрольные, которые должна была проверить на выходных. Знаете, эти проверки – самая неприятная часть учительской работы. Так вот, я взяла ключи (они есть только у администрации) и отправилась в школу. Была пятница, собирался дождь, но мне было все равно. Я привычная: иногда посреди ночи включается сирена и мне надо вскакивать и со всех ног бежать в школу. Я живу ближе всех, всего в паре кварталов. В тот раз я сразу поняла: в школе кто-то есть. Дверь была закрыта на один оборот ключа, а не на два, а сигнализацию кто-то выключил. Я стала тихо подниматься по лестнице и услышала голоса со второго этажа – там у нас обычно проходят семинары. Осторожно пошла на звук и увидела свет в щели под дверью кабинета. Я прислушалась: из кабинета доносились всхлипы. Кто-то плакал. Какая-то девочка. Ни секунды не думая, я распахнула дверь и застала рыдающую Барбару Молину в объятиях Хесуса Лопеса. – Она запнулась. – Слезы и голоса. Оба уставились на меня, напуганные, растерянные. Хотя, если честно, уж не знаю, кто из нас троих был сильнее напуган. Уж поверьте мне на слово, нет ничего приятного в том, чтобы застать учителя с ученицей в двусмысленном положении. По правде говоря, ничто в этой картине не наводило на мысль о тайном романтическом свидании. Если оставить в стороне время и место их встречи, ни одежда, ни позы не показались мне подозрительными. И все же оправдания этому не было. Хесус Лопес пришел в себя первым и попытался прояснить ситуацию: “У Барбары трудности, и она решила поделиться ими со мной”. Как вы догадываетесь, это не совсем обычная ситуация: учитель назначает несовершеннолетней ученице встречу вечером в абсолютно пустом здании. А кроме того, у Хесуса Лопеса не было или, по крайней мере, не должно было быть ключей от школы и он, по идее, не знал кода от системы сигнализации. Я была озадачена, но не растерялась: очень сухо сказала обоим, что сейчас мы вместе отведем Барбару домой. Мы шли втроем в полном молчании. Барбара не говорила ни слова: понимала, что, как только мы