берёзе, смотрит агатовыми глазами на людей: авось не увидят, авось пройдут. Слилась с желтовато-коричневой корой, не шелохнётся.

– Хитрая, как люди. Как могла подумать, что мы её не заметим? А?

– Живёт на авось, как и люди, – согласился Журавушка.

Кабарожка спрыгнула с десятиметровой высоты, бросилась прочь.

– Так будет хорошо. Всегда надо делать так: беги, а то могут убить. Самец был. Пупок ушел.

– Наш пупок, Журавушка, не уйдёт.

Темный комочек кабарожки последний раз мелькнул за чащей и скрылся за гривкой сопки.

Черный дятел надсадно кричал своё извечное «пи-и-ить», звал дождь. А дождь шёл и шел, будто кто просевал воду ситом. Крепчал ветер, раскачивал даже великаны-кедры. Охотники попробовали зайти в кедрачи, но там с двадцатиметровой высоты со свистом срывались шишки, каждая больше фунта весом, гулко стучали по земле. Такая шишка может и оглушить человека. Пришлось этот массив обойти стороной.

Скоро круто свернули к перевалу, полезли в сопку. А дождь дробил и дробил землю, рождая новые ручейки.

– Долго ли будет дождь? – ворчал Журавушка, мокрый от дождя и пота, посматривал на небо в надежде увидеть голубое озерцо.

– Желна просит пить, скоро дождя не будет. Это такая птица, которая всё делает наоборот. Слышишь, рябчики начали пересвистываться, птички гомонят, тучи стали светлее, – ответил Арсё.

Вышли на перевал. За сеткой дождя темнел горизонт, и там уже просматривалось чистое небо. Цепляясь за кусты и деревья, стали спускаться в глухой распадок, что разрезал сопку надвое.

– Вот мы и дома, – выдохнул Арсё.

Дождь почти прекратился. Журавушка осмотрелся. Невообразимое разнолесье окружало их. Над распадком высилась скала. Журавушка скользнул по ней взглядом и отвернулся, а Арсё, задумчиво глядя на скалу, заговорил:

– Скала – это радость и печаль людская. Почему радость и печаль? Пока ты молод, ты на любую скалу забежишь. С нее тайгу увидишь. А когда стар станешь, то только в думках можешь побывать на той скале. Скалы – это и память земная. Они всё знают, но пока молчат. В этой скале пещера есть, там очень давно жили люди, они оставили нам рисунки людей, зверей, а вот кто их нарисовал, не говорят. Может быть, когда-нибудь скажут. Там есть каменное лицо женщины. Первый раз увидел, чуть не умер от страха, думал, дух подземелья за мной пришел. Тинфур-Ламаза остановил. Убежал бы.

– Как понимать «в этой скале»? – спросил Журавушка.

– Когда увидишь, всё поймешь. Захочешь узнать тайну, но не узнаешь.

Справа, там, где косо обрывалась сопка в говорливый ключ, виднелся прилавок[27] с десятину[28]. На прилавке росли кедры, березы, жестко шуршали меднистой листвой дубы.

Охотники продрались через заросли чертова дерева[29] и лианы лимонника, вышли в чистые кедрачи. Обошли их кромкой, очутились перед входом в пещеру. А вход тот закрывали елочки, стояли рядками, негусто – явно кем-то посаженные. Перед входом в пещеру была сложена кумирня[30] из серого камня. На приплечеке лежали истлевшие тряпочки, окаменевшая лепёшка, ржавый берданочный патрон.

Арсё упал на колени и стал просить духа гор, чтобы он всегда был к нему и его побратиму милосерден, не карал бы бедных-пребедных охотников. Горячо убеждал своего бога Лапато[31], что они не хунхузы, что у них не больше двух рубашек, что они пришли сюда делать добро и только добро.

Журавушка уже недурно понимал язык Арсё, в который вплетались китайские, корейские, удэгейские слова. Но большинство слов было орочских.

Арсё продолжал:

– Мы никого не убили, никого не обманули, мы пришли сюда, чтобы прополоть травы, пересадить молодые корни, сделать плантацию Тинфура-Ламазы ещё лучше и чище. Ты понимаешь меня? Спасибо, спасибо, что понимаешь.

Вошли в пещеру. В ней было сумрачно, но тепло и сухо. Сверху тянул легкий сквознячок. Под ногами хрустнули угли. Кто здесь жег костер? Скоро глаза привыкли к сумеркам. У костра лежала сухая трава, ветки пихты. Кто спал у всесильного огня?

Арсё показал на полоску света, что шла сверху, сказал:

– Пошли наверх, туда дух гор прорубил ступеньки, чтобы люди могли подняться на вершину скалы.

Прошли немного. Арсё показал колодец, в котором тихо журчал ручеек. Поползли по узкому лазу. Стало чуть шире, начали подниматься по ступенькам. И вот они на самой вершине скалы, неприступной скалы. В разрывах туч мелькнуло солнце. В тайге стало светлее.

– Сюда не забежит даже кабарга.

– Да-а, место ладное, будь патроны, можно от тысячи хунхузов отбиться. Один у лаза в пещеру, другой наверху – и никто не сможет выкурить отсюда. Хорошо кто-то придумал.

– Кроме духа гор, такое придумать некому. Это он сделал пещеру, чтобы спасать самых добрых людей. Посмотри вон туда, там растет женьшень.

– Так близко? Давай сбегаем, – заторопился Журавушка.

– Не надо торопиться. Вчера не спешили, не будем и сегодня спешить. Когда в душе зудится, то надо ее почесать. Торопливый конь всегда первым падает на крутой горе. Пошли чай пить, сушиться, говорить и думать.

Вечер. В распадках затабунились новые туманы. Наступила тишина. Арсё долго к чему-то прислушивался, затем сказал:

– Улетела за солнцем квонгульчи, охранница наших корней. Когда мы здесь были с Тинфуром-Ламазой, слышали ее чистый голос. Она была послана сюда духом гор, чтобы охранять наши корни, уводить прочь злых людей.

Заглянула в пещеру первая звездочка, что низко висела над сопкой. Скоро выплывет месяц-ладья, чтобы своим призрачным светом подсветить в тайге. Обязательно выплывет, потому что небесные ладьи не боятся небесных штормов. Лишь для морских ладей шторм страшен. В пещере ровно горел костер. Его сполохи вырывались из зева пещеры, освещали гущару тайги, лапастые ели.

Сон, как всегда на новом месте, был чуток и тревожен. А ко всему мешали спать своим писком летучие мыши, которые изредка садились на головы.

– Твари, спать не дают! – ругался Журавушка.

– Нельзя ругать. Летучие мыши – это души летучих людей, с летучими думами, душами. Сегодня они здесь, а завтра уже в другой земле. У таких людей нет земли, нет родины. Вот умерли, а духи гор в наказание сделали их летучими мышами, чтобы они знали свою землю, свою родину. Прости их.

– Можно и простить неприкаянных, – усмехнулся Журавушка.

Наконец пришло утро. Тайга в росе, даже чуть устала от её обилия. А тут и солнце. В тайге птичий гомон, пересвист рябчиков. Ночь прошла, день пришёл. Вылетел бурундук из норки, проспал. Вскинул хвост трубой, цвиркнул, побежал в кедрач лущить шишку. Зима долгая, надо делать запасы. На ёлке вниз головой зависла белочка, пристально и настороженно смотрит на Журавушку, вышедшего из пещеры. Гуркнула и понеслась по вершинам,