Напились чаю. Арсё поднялся и повел рукой в сторону кедрача:

– Сейчас ты увидишь нашу плантацию. После этого ты должен стать ещё чище, добрее, чем был до этого. А проснётся жадность, то гони ее прочь. Если потеряешь лицо, то Арсё тебе второе не даст.

– Хватит теребить меня, сказал, что всё будет хорошо, значит, так и будет. Память, видно, у тебя дырявая.

– Не память, а душа стала дырявой, людям перестаю верить. Жадные они. Злые они.

– Ты уже говорил это. Если не веришь, то зачем вёл меня сюда? Ты видишь, что я стал другим. Раньше во мне жило два человека, теперь живет один. И не баба Катя меня вылечила, а время. Оно большой лекарь. Кто, как не я, нонче половину добычи отдал солдаткам? То-то. А ты небось забыл это сделать, пока я не сделал.

– Да, ты стал другим, но ты еще не Тинфур-Ламаза.

– Тинфур-Ламаза был человечище, а я просто человек.

– Но после того, как ты всё увидишь, ты должен стать похожим на Тинфура-Ламазу.

– Ладно, не пытай. Раз поверил, поверь и второй раз. Сейчас трудно жить без веры в человеков. А ты… Одни остались, даже Макара Сонина, своего летописца, не смог Бережнов отстоять от фронта. Вот тебе и указ о веротерпимости, о любви и дружбе. За всё это надо платить своей же кровью. Макар от горшка два вершка, а солдат. Не будь я болен и худосочен, быть бы и мне на одной нивке. Ты один бы остался, кому бы верил? Верь, не обману.

– В тайгу бы ушел. Но ради тебя здесь живу. Ты просто дурак, Журавушка, ведь я тебя больше всех люблю. А раз люблю, то хочу сделать из тебя Тинфура. Из меня Тинфур не получился.

Костер догорал, росы обсыхали, пора было заходить в тайгу.

– Еще раз говорю: от того, что увидишь, не сделайся жадным. Это может убить тебя и меня. Понимаешь?

– Пока ничего не понимаю. Но даю слово, что не буду жадным.

– Поймешь. Безродный мечтал о мраморном дворце в тайге, так там таких мраморных дворцов десять, а может быть, двадцать. Понял?

– Чуть понял, чуть нет. Пошли, – поднялся Журавушка.

Так же текла жёлудь, постукивали шишки.

10

Если Устин Бережнов, Пётр Лагутин, Федор Козин, пова́рчивая на бездарность и тупость своих генералов, все же могли считать себя победителями, то Макар Сонин, Макар-летописец, судя по его записям, считал себя не только побежденным, но и обреченным. Обреченной на разгром считал и Россию. Он в своей замусоленной тетради записал: «И вышед мы 13 августа во след солнцу, дабы окружить и разбить германскую армию, разбить и пойти на Берлин, Вену. Захватить эти города, поставить германца на колени…»

Начальник германского Генерального штаба Мольтке, не ведая о записи этого тщедушного солдата, еще задолго до войны записал в своем дневнике: «Все успехи на Западном фронте ничего не будут стоить, если русские придут в Берлин…»

Макар же Сонин не знал всей обстановки на фронтах и, если бы он знал больше, чем слышал от штабных офицеров, наверное, свои бы мысли облёк в другую форму, но и то он записал: «При наших генералах, при нашей путанице нам не видать Берлина как своих ушей без зеркала. Ибо срамно слушать, видеть, как офицеры трусят от германцев. Самсонов, коий назывался командующим нашей армии, отдав один приказ, тут же его отменял, слал другой. Я устал уже развозить глупые приказы этого генерала от кавалерии (я при его штабе связной как один из грамотных мужиков). Люди мотаются, люди теряются, в глазах офицеров тупость. И идем мы по диким местам, где нет почти дорог, а пески и болота. Тонут кони, пушки, есть нечего. А деревни здесь малы и бедны. Много не поживишься. Но и эти деревни мы объедаем дочиста, потому как на второй день похода остались без фуража для коней и едомы для людей. Голод, страх и безнадёга. И заметил я другое, что генерал Самсонов не знает своего штаба, кажись, он свалился с небеси и всех путает по именам, фамилиям. Боле того, он даже не знает, по какой дороге мы идем, куда идем. Эко безграмотен! А так мужик вроде бы неглуп. Правда, криклив, суматошен, так такое могло быть от этой неразберихи, даже паники, кою с трудом приходилось подавлять. Идём навстречу германцу и боимся того германца. Так зачем же идём? Ежли охотник боится медведей, то он на них и не ходит. То по плечу только смелому…»

Многого не знал Макар, делал свои записи из личных наблюдений, но видел, что игроки, сделав первый ход, боялись сделать другой. Однако понимал, что наступление началось без всякой подготовки как армии, так и тыла. Не было связи, не хватало проводов, часто сообщения передавались по радио открытым текстом, что давало германцам возможность маневрировать, зная, где какая армия находится и что она должна предпринять.

Командующий фронтом в своих открытых телеграммах торопил Самсонова, чтобы он быстрее замыкал клещи. Но Самсонов подозревал, что значительная часть германских войск ушла далеко от Ренненкампфа и сосредотачивается не у правого (восточного), а у левого (западного) фланга Второй армии. В свою очередь, генерал Ренненкампф тоже путался в обстановке, не знал положения в германской армии, не знал и того, что его противник Притвиц, до медвежьей болезни боящийся русских, готовый в любую минуту сигануть за Вислу, тоже отдавал приказы один противоречивее другого.

Будь расторопнее и смелее Ренненкампф, то после первого сражения и бегства германцев он не лег бы спать, а бросился в погоню, чем немало бы помог Самсонову, угнал бы противника за Вислу.

Макар Сонин записал: «Поговаривают, что генералы Самсонов и Ренненкампф сильно ненавидят друг друга. Будто Самсонов дал затрещину Ренненкампфу еще в русско-японскую войну за трусость. Вызвал на дуэль, но Ренненкампф будто бы отказался от дуэли. Случись беда, то этот генерал-немец не бросится спасать нас. А этот дурак Жилинский гонит и гонит нас вперед, будто торопится увидеть конец нашей армии. Чует моё сердце, что он будет. Мы должны взять в клещи восьмую армию Притвица, но не взяли бы они нас в шоры. Мы даже не знаем, как и что творится впереди нас. Носимся, замотали своих лошадёнок, нет разведки. Ходит слух, что, похоже, солдаты знают дела лучше генералов, что будто трусишку Притвица сменит генерал Гинденбург. Вояка старый, был в отставке, старичок, но будто не дурак. Самсонов явно трусит этого