Дорожка закончилась.

Нет смысла слушать следующую, она медленная и раздражающая. В любой другой день он бы отключился и поспешил заняться другими вечерними делами, но, может быть, из-за усталости или из-за того, что он так удобно устроился в кресле, а плеер соскользнул вниз, на пол, его затянуло в следующую часть симфонии. Мягкую, искушающую, сентиментальную, которую он не слышал уже вечность.

Когда он проснулся, плеер возле него уже приказал долго жить.

Батарейка кончилась на середине фрагмента, и он продолжил слушать симфонию в своем сне. Его тело отяжелело, и когда он с трудом поднял руку и коснулся лица, то почувствовал вдруг какую-то влагу.

Он вспотел.

Секунду, он не вспотел.

Он с ужасом понял, что это след от слезы. Он проронил слезу во сне. Только этого еще не хватало.

Пальцы снова коснулись этого ужасного соленого следа, и вся эта высота, на которую он забрался в мыслях, исчезла со скоростью фотовспышки, и вот уже сложный и оригинальный механизм стал одиноким и грустным человеком, сидящим на диване в квартире с опущенными жалюзи.

Это все из-за нее. Из-за той девушки.

Он всего-то вышел на свою обычную ночную прогулку. После целого дня сидения в офисе нужно было размять суставы. Профессия бухгалтера не подразумевает большой физической активности, поэтому он заботится о себе. Пять километров быстрым шагом – это уже стало привычкой.

Сначала он издалека заметил, как она, ссутулив плечи, выходит из здания. Ничего, что могло бы привлечь внимание. Он шел быстрее, чем она, и расстояние между ним и ее спиной – тонкой и такой хрупкой на вид – становилось все меньше. За углом здания она повернула направо, и когда он прошел мимо нее, то увидел, как она рухнула в слезах на землю.

Эди Леви и раньше доводилось видеть плачущих девушек. Ведь в ходе эволюции девушки развились в довольно плаксивых существ. Но сейчас что-то в ее взгляде, в том, как все ее существо вот-вот вытечет слезами через глаза, отозвалось в нем давно забытым эхом и заставило замедлить шаг.

Секунду он думал, всерьез думал подойти к ней и спросить, все ли в порядке.

Но он быстро взял себя в руки и поспешно удалился, все еще слыша за спиной ее всхлипывания, раздраженный чувством, которое в нем пробудила эта мелодраматическая сцена – будто кто-то вырвал его сердце и поставил на место, но вверх ногами.

Уже несколько недель ему нехорошо. Он не мог уловить ничего особенного, но периодически какая-нибудь мысль из тех, которые, как ему казалось, он успешно изгнал, просачивалась сквозь линию обороны. А теперь еще и это.

Эди попробовал объяснить себе биение сердца и жжение под веками при помощи своих знаний о причинно-следственных связях в человеческом теле. Ты не напряжен, сказал он себе, в тебе просто слишком много кортизола. Ровно как нет такого понятия, как «кайф», это просто дофамин. У каждого чувства есть имя и химический состав.

Он посмотрел на книжный шкаф перед собой.

Длинные ряды книг на все научные темы, какие только можно себе вообразить. Космология, физика, биология, нейронауки. Вы должны стать мне якорем в трудную минуту. Вы должны спасти меня от этих глупостей.

Всего лишь несколько дней назад он вынужден был защищать этот книжный шкаф от какого-то типа, который застрял с проколотой шиной напротив его дома и поднялся к нему, чтобы попросить воспользоваться телефоном – хотел вызвать эвакуатор. У него, мол, нет сотового, потому что он терпеть не может этот прибор. Может быть, ему разрешат позвонить, это займет не более минуты.

Эди уже тысячу раз пожалел, что живет на первом этаже. Да, конечно, почему нет, телефон там.

Однако прямо перед уходом этот тип, худой, полупрозрачный, с глазами ребенка, которого били в школе, пробежал взглядом по корешкам книг на его полках и спросил, как так вышло, что там нет ни прозы, ни поэзии. Эди ответил, что такие книги ему не нужны. Его интересует только правда о мире.

Тот человек (он утверждал, что он поэт) начал говорить всякие глупости про любовь, культуру и то, как люди «открывают правду о самих себе» не только через науку. Эди даже не дал ему закончить. Он вывалил на него сухие факты, как ведро холодной воды вылил.

Если достаточно овладеть науками о мире, то он предстает во всей своей технической сложности и эмоциональной стерильности, сказал Эди. Во имя правды, дорогой и однозначной правды, нужно отказаться от слащавости. Люди любят своих детей, например, потому что в процессе эволюции за годы тонкой подстройки было выяснено, что любовь к детям оказывается преимуществом для выживания вида. Большие глаза, маленькое лицо – все призвано пробудить в нас инстинкт защищать их. Блестяще? Может быть. Трогательно? Не вполне. Любовь – это половое влечение в карнавальной маске, религия – это выдумка, чтобы утешать человечество, которое чувствует свою уязвимость перед природой; страх необходим, чтобы выжить; страсть к наживе – это общественный договор, без которого человеческий род погрязнет в экзистенциальной пассивности, а обреченный на провал поиск смысла жизни – это цена, которую мы платим за самосознание. Механизмы один на другом. Такие, что заставляют нас переваривать пищу и превращать ее в мусор, и такие, что заставляют нас – и он указал пальцем на прозрачного человека – определять самих себя как «поэтов» и думать, что это что-то значит.

Когда привыкаешь к этой мысли, становишься более практичным. Тебя не касаются проблемы в миндалевидном теле мозга какой-то женщины, и тебя не задевает тот факт, что какая-то другая женщина повернулась к тебе спиной просто потому, что ее не привлекают твои феромоны. И главное, ты не можешь быть неудачником в жизни, если в ней априори нет смысла. Мы, в конце концов, пытаемся выжить, потому что мы пытаемся выжить. Все остальное – это ментальное украшательство и самовнушение.

Поэт, имени которого, по правде сказать, Эди даже не расслышал, странно на него посмотрел и спустился к машине ждать эвакуатор.

Но все эти книги не защитили его сейчас. На секунду он захотел обрушить свой гнев на эти полки и скинуть все на пол под таким углом, чтобы книгам было больнее. Выплеснуть на них все разочарование, которое свалилось на него из-за девушек с разбитым сердцем, распространяющих вокруг себя радиоактивное облако чувства жалости и пробивающих трещины в стенах мировосприятия, и из-за одиночества, которое человек не в силах понять. Скинуть их на пол и стоять меж мертвых полок, как капитан тонущего корабля.

Но он этого не сделает, конечно. Он не такой.

Он вошел в кухню, закрыл за собой дверь и сел у маленького столика.

Старое красное полотенце, банка с остатками кофе, белый лист и синяя ручка ждали его за столом. Вверху листа его ровным почерком был написан список продуктов, которые надо купить во время еженедельного похода в супермаркет.

Люди – это облака из цифр, не более того. Рост, возраст, кровяное давление, быстрота реакции, средний пульс, количество клеток. Все измеряемо, все. За каждой волнующей мелодией стоит математика, за каждым захватывающим прыжком акробата стоит физика, а за каждым разбитым сердцем стоит химия. Идея о том, что грусть той девушки каким-то странным и неизмеримым образом отражается на нем сейчас, – это полное сумасшествие.