— С-с-с-сука, — прошептал Борис, заикнувшись и потеряв голос от злости. Глаза его медленно налились кровью. — Сука! — выкрикнул он фальцетом. — Ты, дрянь, ты что… Ты… Это же краски… Ты!

И кинулся на нее, шипя и плюясь.

Элла была как минимум на полголовы выше тщедушного художника, да и в корпусе пошире, но растерялась. Борис успел надавать ей пошечин и оплеух за рекордно короткий срок — от силы за пять секунд. Потом Элла опомнилась, вцепилась одной рукой в волосы обидчику, а второй норовила расцарапать ему щеку. Они покатились по полу, рыча и визжа.

Разнять их удалось не сразу. Майклу расцарапали предплечье, Сандерс обзавелся фингалом на левой скуле.

— Сука! — еще раз выкрикнул Борис. — Тварь!.. — ыркнул на Сандерса. — И ты! Ты кого в мой дом привел?! Короче, чтоб послезавтра духу вашего тут не было! Всех троих! И меня не колышет, что вы с этой шлюхой сделаете! Но если она пойдет в коповник…

Элла вякнула неразборчиво, но тут ей врезал Майкл. И врезал на совесть — она поняла, что еще немного, и в самом деле убьет. Тогда она упала и разрыдалась.

— А перед этим чтоб все чисто здесь было, ясно?! — гремел Борис. — Чтоб ни пылинки!.. И пол помыть!..

Майкл наклонился над поверженной Эллой. Намотал ее локоны на кулак, дернул вверх. И очень спокойно уточнил:

— Поняла? Сейчас извиняешься перед Борисом, потом берешь швабру и моешь пол. Тщательно. Я проверю.

И разжал пальцы. Элла по инерции стукнулась лбом об пол, но возражать не посмела.

— Вот так-то, — сказал Майкл.

Взял с тарелки «флейту», перешагнул через девушку и направился к выходу из дома. Сел на порог, закурил. Горький дым заполнил легкие, выдавливая из них вонь разлитого дерьма.

Сзади осторожно приблизился Сандерс. Повздыхал. Уселся рядом. Тоже с «флейтой», уже запаленной.

— Там Борис ругается, — обронил он. — Но уже почти успокоился. Элле еще разок врезал — и успокоился. Расстроился — столько «красок» пропало!

Майкл промолчал.

— Слушай, а ты на самом деле мог бы убить Эллу?

Майкл кивнул. Сандерс поерзал, но не отстал:

— Но ведь она… она же живая!

— А была бы мертвая. И у нас не было бы лишней проблемы.

— Так нельзя, Майк, — убежденно сказал Сандерс. — Мы не убийцы.

— Ты это Элле скажи. Которая собралась настучать на нас. Ты когда-нибудь падал с орбиты? — он повернулся, глянул недобро. Внезапно разозлился, рванул футболку. Ткань поехала, с треском отлетел кусок горловины. — На, смотри!! — заорал Майкл, почти сунув Сандерсу в лицо свое плечо, изукрашенное шрамами. — На, гляди! Я падал, да! И я был в капсуле, в капсуле своей яхты! И все равно меня за яйца с того света вытащили! Вот чего хотела твоя Элла — чтоб от нас мокрого места не осталось! От нас и еще от чертовой уймы классных парней, которые согласились вытащить нас из жопы! Вот чего она хочет! Это она убийца, а не я! — остыл Майкл почти так же резко, как и вспылил. Посмотрел на перекошенное лицо Сандерса, усмехнулся одними губами: — Не ссы, я детей не трогаю.

Отвернулся, уставился на звезды в небе.

— Извини, — с неподдельным раскаянием произнес Сандерс. — Знаешь, я просто не мог себе представить, что мы… что мы вот так вот… просто возьмем и убьем ее.

Майкл пожал плечами. Он и сам не представлял, как бы резал ей глотку. Почему-то казалось, что он убивал бы ее именно так. Хотя разумней было бы задушить.

— Посмотрим, — пробормотал он. — Может, и не придется ее убивать,

Сандерс вздохнул с облегчением:

— Хорошо бы. Слушай, но ведь она же не совсем .дура, да? Должна же понимать…

— Ни хрена она не понимает. Мы ее запрем где-нибудь. Пока выберется, успеем улететь. А там — пускай идет, куда хочет.

— Хорошо бы, — повторил Сандерс уже мечтательно. Помолчал. — А знаешь, каким горшком она в нас запустила?

Майкл приподнял бровь. Вряд ли в темноте Сандерс разглядел, но расценил молчание как заинтересованность.

— Тем самым, который мы в мастерской свернули!

— Да? Ну вот, а ты боялся, что Борис ругаться будет.

— Ну! Слушай, может, в дом пойдем? У меня «флейта» кончилась.

В доме было почти тихо. Несчастный Борис все еще причитал над утерянными запасами «красок», Элла, красная и зареванная, неумело отмывала пол в кухне.

— Борис так никогда и не узнает, что мы его дерьмо попортили, — улучив мгновение, шепнул довольный Сандерс. — Черт, Майк, как тебе постоянно удается выходить сухим из воды?

— Планида у меня такая, — с оттенком самолюбования ответил Майкл.

МАЙКЛ ТЕЙЛОР, 26 ЛЕТ,

ИСПРАВИТЕЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС «ВЕЧНОЕ СОЛНЦЕ»

По четвергам на обед давали рыбу — отвратительную глупую тварь, водившуюся в местных грязных лужах. Была она размером с подошву и такая же жесткая, битком набитая острыми костями. На вкус — как половая тряпка. У Майкла уже была возможность попробовать и то, и другое.

Но рыбным днем четверг прозвали не из-за омерзительного обеда. Из-за новеньких. Их привозили с этапа по средам, ночь передерживали в шлюзе, а потом сразу вели в чистилище. То есть в душевую. Там новеньких били и насиловали. Потому и звали рыбками, что давили их в чистилище, мокреньких и скользких от вонючего мыла. Запах у него был тинный, а новенькие — нежными и холодными. Процедура же именовалась рыбалкой и была единственным регулярным, никогда не отменяемым праздником.

А к ней прилагались и другие развлечения. Например, раз в месяц, именно по четвергам, совершалось действо переезда: менялись составы пар, занимающих двухместные камеры в Нижней Палате.

Раньше переселение происходило раз в квартал. Кто-то говорил, будто в правилах содержания исправляемых есть такой пункт: препятствовать возникновению устойчивых спарок, удобных для побега. Но потом всю планету отдали под тюрьмы, и дергать отсюда стало некуда. Хотя находились дураки, пытавшиеся выбраться за ворота. За таких идиотов администрация имела дежурную смену охраны как хотела, потом нарушителей режима ловили и отдавали на три дня провинившимся вертухаям. Если что-то оставалось, это кидали обратно, в Нижнюю Палату. Как правило, несчастные вскоре мерли. Так что реально удрать из колонии можно было исключительно в виде распухшего трупа. Да и то не дальше ямы за забором. На кремации здесь экономили.

А переезды остались и даже участились. Администрация то ли таким образом развлекала каторжников, обреченных до смерти видеть одни и те же рожи, то ли, что верней, развлекалась сама, заставляя соседствовать людей, неспособных ужиться друг с другом.

Еще по четвергам отменялась барщина, и подъемная сирена орала на целый час позже обычного. Но что самое приятное — только в этот день каторжники получали на завтрак натуральную кашу.