и полудикарями. Эти чувства были усилены отсутствием некоторых более объективных критериев культурного превосходства, таких, как высокий уровень жизни или естественная привлекательность эмиграции. В данном случае все обстоит иначе. Никто отнюдь не желает эмигрировать в Советский Союз. Восточноевропейский уровень жизни на душу населения примерно в полтора раза выше, чем в Советском Союзе. Что еще хуже для Москвы, Восточная Европа продолжает считать себя частью Европы и большинство восточноевропейских стран не воспринимают Россию как неотъемлемую часть европейской цивилизации. Это сильное культурно-политическое тяготение к Западу продолжает ослаблять советский контроль и тем самым делает регион не столь надежным имперским владением, как может показаться на первый взгляд.

Историческая вражда и геополитическая необходимость

Как у Вашингтона, так и у Москвы в пределах их шатких сопредельных владений существует беспокойный сосед. Этот сосед, приспосабливаясь к геополитической необходимости уважения интересов мощной близлежащей державы, остается тем не менее под влиянием острой исторической памяти, которая сохраняет чувства антагонизма и причиненной несправедливости, несмотря на видимость формально провозглашенной дружбы. В результате официальная действительность преобладающих взаимоотношений находится в противоречии с широко распространенными общественными настроениями и скрытыми политическими побуждениями. Это состояние в свою очередь создает заманчивые возможности каждому из главных соперников – и не столько для изменения основных геополитических реалий, сколько для того, чтобы довести до максимума политические трудности другого в сфере его преимущественного влияния.

Параллелей между американо-мексиканскими и российско-польскими отношениями можно провести много. В обоих случаях более слабый сегодня партнер был когда-то весьма крупной державой, в чем-то даже превосходя своего нынешнего соседа-гиганта. И США, и Россия расширились, поглотив территории, которые были соответственно мексиканскими или польскими; они сделали это путем обмана и применения силы. В результате каждому мексиканскому или польскому школьнику история рассказывает о том, как его страна уменьшалась, а соседняя – росла. Разумеется, в наши дни представление о великой Мексике, включавшей почти всю Калифорнию и значительную часть юго-запада США, или огромной Речи Посполитой, которая простиралась от территорий, расположенных к востоку от Смоленска через Украину вплоть до Черного моря, выглядит игрой воображения. Однако это не связано с формированием национально-политических отношений. Патриотический романтизм и национальная обида подогревают чувство исторической вражды, которое остается скрытым в силу геополитической необходимости, но может вдруг стать взрывоопасным при возникновении благоприятных обстоятельств.

Сохраняющаяся память о допущенной несправедливости и национальном унижении усиливает такие чувства мексиканцев и поляков. Случаи вмешательства США в мексиканские дела не шли в сравнение с длительным господством России над Польшей во время трех ее разделов в XVII и XVIII веках. Не существует и американского эквивалента поистине жестоким попыткам России фактически русифицировать поляков в течение XIX века, когда дело доходило даже до запрета польского языка, или массовому уничтожению польской военной элиты в Катыни и других местах в 1940 г. Но американские интервенции в Мексике и грубое попрание чужих прав прочно остались в памяти, которую изгладили последующие усилия США поставить взаимоотношения с Мексикой на более справедливую основу. Мексиканцев по-прежнему сильно задевает всякий намек на вмешательство США в их дела. Сохранение определенной дистанции от Соединенных Штатов в вопросах внешней политики является одним из условий чувства национального достоинства.

Сегодня, когда Польша откровенно подчинена Москве, между двумя странами провозглашены отношения дружбы. Однако даже в условиях принуждения неприязнь заметна невооруженным глазом. Скажем, в начале бунта из-за нехватки продовольствия требуют хлеба, затем бунт перерастает в требования свободы, а вскоре вспоминают и Катынь. Польско-советская вражда проявляется не с одной стороны. Сильнее, чем в американо-мексиканских взаимоотношениях, этот подспудный антагонизм наталкивается на ответный антагонизм народа более сильной державы. Американцы в большинстве своем либо безразличны к мексиканцам, либо ничего не знают об их прошлых обидах. Что же касается антагонизма между поляками и русскими, то он является взаимным и признается обеими сторонами. Отношение русских к полякам обычно отражает отношение поляков к русским, но русских особенно возмущает тот факт, что поляки инстинктивно связывают себя с культурой Запада, а не со славянским братством во главе с Россией.

Это глубокое расхождение в культуре – существенная сторона трудностей, преследующих польско-русские отношения. В то время как национальное лицо Мексики определилось благодаря подлинной революции, нынешние институты Польши были созданы в результате навязанной извне, искусственной революции. Тем не менее польское национальное лицо определяет католическая церковь – как самим своим существованием, так и институтами, помогающими сопротивлению советской оккупации. Веками поляки даже чувствовали себя восточным бастионом христианства, подразумевая тем самым, что любая страна, расположенная дальше на восток, вроде России, не является истинно христианской и никоим образом не относится к числу европейских. Их враждебность к русским сочетается с большим культурным превосходством. Русские понимают это и, естественно, негодуют. Налицо глубокое психологическое и культурное расхождение между двумя народами, которое, несомненно, причиняет вред их взаимоотношениям и затрудняет придание им устойчивого и справедливого характера.

В какой-то мере расхождения в культуре разъединяют также Соединенные Штаты и Мексику. У мексиканцев, особенно принадлежащих к более образованным и состоятельным классам, существует какое-то двойственное отношение к американской культуре. Они считают ее преимущественно англосаксонской и протестантской, а ее ценности – коммерческими и прагматическими. Их восхищают умение и технические достижения американцев, но Америка представляется им одновременно вульгарной, слишком материалистичной и движимой интересами получения прибыли. Испанские и католические традиции, а также совершенно другой язык заставляют мексиканцев серьезно подходить к охране культуры своей страны от опасности американизации. Однако в отличие от Польши и России экономическая обстановка такова, что эмиграция в Соединенные Штаты является для многих мексиканцев из бедных слоев населения единственной возможностью достичь личного успеха и улучшить свое положение.

Как в Польше, так и в Мексике укоренились попытки возлагать вину за внутренние экономические трудности на своего могущественного соседа. «Эксплуатация» служит общепринятым объяснением тяжелых экономических проблем, с которыми каждая из этих стран столкнулась в последние годы, совершенно очевидная экономическая зависимость от соседней державы еще более усиливает национальную озлобленность.

При всем этом и мексиканский, и польский народы осознают, что геополитическая необходимость диктует как компромисс. Поляки возмущены утратой своей независимости, но они также понимают, что русская мощь позволила Польше удерживать свои западные территории. Без советской помощи в 1945 г. Польша не получила бы экономически богатый район непосредственно к востоку от границы по Одеру – Нейсе в качестве компенсации за присоединение к Советскому Союзу восточных областей Польши. Вначале ни Соединенные Штаты, ни Великобритания не были намерены поддерживать такое перемещение Польши к западу, хотя обе страны не возражали против экспансии Советского Союза в западном направлении за счет Польши. Таким образом, сохранение связей между Польшей и Россией ради обеспечения безопасности остается для Польши обязательным условием ее территориальной неприкосновенности.

Мексика