Дальше мы ехали молча, и у меня возникло то же чувство, что и с Уитни с утра: надо хотя бы попытаться завязать разговор.

— И как ты попал на радио? — наконец спросила я.

— Меня всегда привлекала работа ведущего, — ответил Оуэн. — Когда я сюда переехал, то узнал о курсах на радио. Там обучали основам, а потом нужно было написать программу своей передачи. Если понравится, пригласят на пробы. Пройдешь пробы, дадут эфирное время. Так мы с Ролли прошлой зимой стали ведущими. А затем меня арестовали. Из-за этого с передачей пришлось повременить.

Оуэн упомянул арест так спокойно, как будто говорил о каникулах в Большом каньоне или о чьей-нибудь свадьбе.

— Тебя арестовывали?

— Да. — Оуэн снова затормозил на светофоре. — Я ввязался в драку в клубе. Поссорился с одним парнем на парковке.

— А… Да.

— Слышала об этом?

— Может быть, кое-что.

— Тогда зачем спрашиваешь?

Я покраснела. Решаешься на откровенный вопрос, подготовься к такому же ответу.

— Не знаю. А ты веришь всем слухам?

— Нет. — Оуэн посмотрел на меня и свернул. — Не верю.

«Все ясно», — подумала я. То есть слухи доходили не только до меня. Хотя справедливо в общем-то. Я ведь составила свое мнение об Оуэне, наслушавшись разных историй. Похоже, что и он тоже. Во всяком случае, одну историю про меня он слышал наверняка.

Мы молча проехали еще два светофора, наконец я набралась смелости и сказала:

— Если тебе интересно, то это неправда.

Оуэн переключился на более низкую передачу, постепенно заглушая мотор. Мы затормозили на перекрестке.

— Что неправда?

— Что ты про меня слышал.

— Я ничего про тебя не слышал.

— Ну да, конечно.

— Правда. Иначе б сказал.

— Да?

— Да, — ответил Оуэн. Наверно, у меня на лице было написано сомнение, потому что он добавил: — Я никогда не вру.

— Не врешь, — повторила я.

— Нет.

— Никогда.

— Нет.

«Ну да», — подумала я и сказала:

— Что ж, всегда говорить правду — хорошо, если получается, конечно.

— У меня нет выбора. Не умею сдерживаться. Прийти к этому было очень непросто.

Я тут же вспомнила, как ударилась о гравий на парковке голова Ронни Уотермана.

— То есть ты всегда честен.

— А ты?

— Я нет, — легко призналась я и почему-то совсем не удивилась.

Мы снова остановились у светофора.

— Хорошо, что предупредила, — сказал Оуэн.

— Я не врунья!

Оуэн взглянул на меня недоверчиво.

— Я не это имела в виду!

— А что тогда?

Я сама себе рыла яму, но все же попыталась объясниться:

— Просто не всегда говорю то, что думаю.

— Почему?

— Потому что правдой иногда можно ранить.

— Но и ложью тоже.

— Просто… — Я замолчала, не зная, как выразить свою мысль. — Просто мне не хочется никого обижать. Или расстраивать. Поэтому иногда я говорю не совсем то, что думаю. — Смешно, но факт: я уже давно не была так откровенна. А может, и вообще никогда.

— Но ты все равно лжешь. Даже с добрыми намерениями, — возразил Оуэн.

— Знаешь, — сказала я, — мне все равно трудно поверить, что ты всегда говоришь правду.

— А ты поверь. Я не вру.

Я повернулась к нему:

— То есть если я тебя спрошу, не полнит ли меня этот наряд, а ты решишь, что полнит, то так прямо мне об этом и скажешь?

— Да.

— Не скажешь.

— Скажу. Может, не совсем прямо, конечно, но если, на мой взгляд, наряд тебе не идет…

— Врешь, — решительно сказала я.

— …и ты захочешь узнать мое мнение, я тебе его выскажу. Если не захочешь, я промолчу — зачем лишний раз вредничать? Но если спросишь, скажу правду.

Я покачала головой, все еще не веря Оуэну.

— Считаю, что плохо говорить не то, что думаешь. К тому же лучше я скажу, что ты толстая, чем ударю тебя по лицу.

— А еще варианты есть?

— Не всегда. Но иногда случается. Хорошо, когда есть выбор, правда?

Я невольно улыбнулась, сама не знаю чему. Когда мы остановились у следующего светофора, я отвернулась. И увидела на противоположной стороне машину. Мою.

— Все еще прямо? — спросил Оуэн.

— Э… нет. — Я склонилась к окну. За рулем сидела Уитни. Она закрывала рукой лицо.

— А тогда куда? Налево? Направо? — спросил Оуэн и отпустил руль. — Что случилось?

Я снова посмотрела на Уитни. Интересно, почему она сидит в машине? Дом ведь совсем близко.

— Там моя сестра. — Я кивнула на машину.

Оуэн взглянул на нее:

— А что с ней?

— Она нездорова, — на автомате ответила я, не успев придумать что-нибудь другое. Может, привычка всегда говорить правду заразна?

— Понятно… — Оуэн помолчал. Затем спросил: — Может, стоит…

Я покачала головой:

— Нет. Сейчас направо.

Оуэн свернул. Я немного сползла в кресле. Мы проехали мимо Уитни, и стало понятно, что она плачет. Ее тонкие плечики тряслись, рука закрывала лицо. У меня ком встал в горле.

На следующем светофоре Оуэн взглянул на меня.

— Она уже давно больна, — пояснила я.

— Сочувствую.

Оуэн сказал то, что должен был. То, что положено. Но после нашего разговора я поняла, что Оуэн говорит искренне. Он на самом деле сочувствует.

Мы свернули на мою улицу.

— Где твой дом?

— Стеклянный.

— Стеклянный… — Тут как раз показался дом. — А, вот он.

Солнце светило так ярко, что наверху отражалась площадка для гольфа. Внизу за кухонной стойкой стояла мама. Увидев нас, она бросилась к выходу, но потом остановилась, поняв, что это я, а не Уитни. Пока мама не находила себе места, сестра сидела в двух улицах от дома. Мне снова стало грустно, к тому же напомнило о себе чувство долга.

— Ничего себе домик! — сказал Оуэн.

— У всех свои тараканы. — Я посмотрела на маму. Она не сводила с нас глаз. Интересно, она пытается понять, кто сидит со мной рядом? Или так расстроена, что даже не замечает, что я приехала в незнакомой машине с парнем? Хотя, возможно, мама решила, что это симпатичный ученик выпускного класса Питер Матчинский. — Ну ладно, — я взяла сумку, — спасибо, что подвез. Да и вообще за все.