Привязав лодку к плакучей иве, друзья вышли в царство серебряной тишины и терпеливо и тщательно осмотрели заборы, дупла, ручьи, каналы, сухие руслица. Потом пересекли реку, проделали то же самое чуть выше по течению, а луна делала всё, чтобы им помочь, хотя и была далеко от них, невозмутимая в светлом безоблачном небе.

Когда её время истекло, она задумчиво склонилась к земле и покинула их, и снова поля и реку покрыла тайна.

Наконец постепенно, медленно означилась близкая перемена. Горизонт просветлел, из тьмы выступили берега и деревья, но на этот раз они изменялись на глазах: покров тайны спадал с них. Засвистела птица и смолкла. Лёгкий ветер зашуршал в тростниках. Крыс пересел на корму. Крот взял вёсла и, вглядываясь в берега, мягко грёб против течения. Внезапно Крыс выпрямился и напряжённо прислушался. Крот вопросительно посмотрел на него.

– И всё?! – вздохнул Крыс, откидываясь на скамье. – Как мало! Лучше бы уж совсем не слышать тех звуков. Как они прекрасны, необычны, и, знаешь, от них мне тоскливо до боли, но нет в мире ничего лучше, чем слышать их. А, вот опять! – вскричал он, снова настораживаясь.

Заворожённый, он замолчал надолго.

– Опять они стихают, я больше не слышу их. Ах, Крот! Какое счастье! Веселье, радость и тонкий, светлый напев далёкой свирели. Я и не знал, что такая музыка на свете есть! А властный призыв в ней ещё сильнее, чем красота. Греби, Крот, греби: для нас эта музыка, к нам обращён этот зов.

Удивлённый Крот грёб сильнее.

– Я ничего не слышу, – сказал он, – только ветер шуршит в тростниках, в лозняке да в осоке.

Крыс не слышал и не отвечал. Он был весь во власти неведомой силы. Его очарованная душа с готовностью отзывалась на каждое движение этой силы, каждый призыв её; беспомощным, но счастливым младенцем лежал он в чьих-то крепких объятиях.

Молча и сильно Крот грёб вперёд. Скоро они доплыли туда, где река разветвлялась, образуя одним рукавом тихую стоячую заводь. Лёгким движением головы Крыс велел другу править туда. Он уже давно выпустил руль, предоставив Кроту самому управляться с лодкой. Ещё не проснувшийся свет усиливался. Стали различимы оттенки цветов, льнувших к речному зеркалу.

– Вот – ближе, слышнее! – радостно воскликнул Крыс. – Теперь-то и ты услышишь… Ага, я же говорил!

Неудержимый распев мелодии подхватил Крота, овладел им, он безмолвно выпустил вёсла, увидел, как из глаз Крыса льются слёзы, наклонил голову и – понял. Долго они сидели, не двигаясь и не замечая прикосновений дербенника, окаймлявшего тихие берега. Потом сквозь чистые звуки распева Крот услышал властный призыв и безвольно склонился к вёслам. А свет нарастал и нарастал, но ни одна птица не пела перед рассветом. В безмолвии раздавались переливы чудесной музыки.

Прибрежные луга были в то утро небывало свежи и зелены. Скользя вперёд, они думали, что никогда ещё не казался им шиповник таким ярким, кипрей таким буйным, запах луговых трав таким сильным и пряным. Когда же впереди зарокотал голос водопада, то они поняли, что конец путешествия близок и цель близка.

Широкий полукруг зелёной воды рушился пенными искрами, расходился струями пены, водоворотами возмущая тихую гладь, ровным торжественным рокотом заглушая другие звуки. Прямо у водопада, как бы в объятиях плотины, лежал остров, маленький островок, окаймлённый плакучими ивами, берёзами и тополями. Неброский, скромный, он бережно укрывался зелёною пеленою от посторонних взоров, ожидая, когда придёт назначенный час и в этот час придут те, кто зван и избран.

Медленно, но и без колебаний, в предчувствии чего-то важного и значительного, они вышли на берег и через цветы и душистые травы подошли к ровной лужайке, лежавшей за порослью одичавшей вишни и ежевики.

– Так вот где кроется тайна моих грёз, вот о чём пела мне музыка, – словно бы в трансе, шептал Крыс. – Здесь, здесь и нигде больше, может быть, Он придёт к нам!

Внезапно Крот ощутил, что его переполняет благоговение перед Кем-то. Не паника, не панический ужас, нет, он был умиротворён, покоен и счастлив, но в то же время скован и покорён царственной Чьей-то близостью – совсем, совсем рядом. С трудом повернувшись, он увидел, что Крыс так же склонил голову, как и он, и так же, как он, не в силах распрямить спину и сделать хотя бы шаг. Его била крупная дрожь, ноги приросли к земле. А птицы в ветвях молчали, а светлое сияние вокруг росло, и крепло, и ширилось.

Может быть, он так и не посмел бы поднять глаза, но ободряющий зов уже умолкшей свирели казался теперь ещё более властным и неодолимым. Он был не в силах сопротивляться – пусть даже сама смерть караулила тот момент, когда он дерзко взглянет на то, чего смертному видеть не дóлжно. Медленно поднял он голову, и там, в невероятной чистоте близкого рассвета, среди буйства цветов и красок живой природы, он встретил взгляд Хранителя и Друга и разом оглядел и охватил блестящие, круто загнутые назад рожки, крючковатый нос, весёлые глаза и ласковую улыбку, которая приподняла углы губ, раздвинув курчавую бороду. Сильные мускулистые руки был скрещены на груди, гибкие пальцы ещё держали отнятую от губ свирель, мохнатые ноги легко и свободно лежали на траве, а возле копыт свернулся клубочком и крепко спал маленький пушистый выдрёнок. Всё это, как живую картину, увидел Крот на фоне утреннего неба. Увидел – и продолжал жить, и, осознав это, удивился.

– Крыс, – выдохнул он, не переставая дрожать, – Крыс! Ты боишься?

– Боюсь? – отозвался тот. – Кого – Его? Нет, нет… Но знаешь ли, Крот, – боюсь!

Друзья снова склонили головы, припали к земле и замерли неподвижно.

Внезапно и торжественно над горизонтом показался золотой край солнца. Первые лучи пронеслись над заливными лугами и, полыхнув зверькам прямо в глаза, ослепили их. Когда они пришли в себя, видение исчезло. Воздух звенел птичьими голосами, певшими хвалу рассвету.

Друзья молча смотрели друг на друга. Тоскливое отчаяние росло в них вместе с пониманием того, что видели они и что потеряли. Но лёгкий ветерок взлетел с воды по откосу, разворошил серебристую листву тополей, с шиповника стряхнул росу, и когда коснулся их шёрстки, то вместе с ним пришло моментальное забвение. Лучший дар, которым добрый полубог награждает тех, кому он явился, – забвение, ибо иначе воспоминание будет расти, заполнит всю душу и не оставит в ней места для света и радости, и только забвение может вернуть их к прежней счастливой жизни.

Крыс недоумённо оглядывался по сторонам. Крот протёр глаза и в упор взглянул на него:

– Прости, ты что-нибудь говорил мне, Крыс?

– Нет-нет, я только сказал, что здесь очень подходящее место и что здесь мы, может быть, его и найдём. А вот же он, тут как тут!