Наконец-то к столу, за которым работал этот поэт алхимии, подошёл магистр, учитель, наблюдавший за уроком. Он несколько минут безмолвно взирал на того парня. Затем Икебод Джандарен, с зачесанными назад, забранными в «конский хвост» рыжими волосами, худой, словно портняжная игла, покровительственно улыбнулся. Получалось это у него прескверно: заметны становились жёлтые неровные зубы, да и лицо приобретало сходство с самолюбивой жабой. Икебод получил место магистра не за какие-то особые заслуги или преподавательский талант, нет, абсолютно нет: помогли старые связи, несколько «скромных подарков» да парочка выпитых с нужными людьми бутылок вина. Работа была не такой уж и сложной, прибыльной, нервной, конечно, но Джандарен славился выдержкой и терпением, которыми магистр вполне мог конкурировать с сытым питоном или особо упрямым рыбаком.

— Молодец, я горжусь тем, что выучил такого мастера! — довольно, как кот, забравшийся в озеро, наполненное сметаной, прогнусавил Икебод. Да ещё и покровительственно похлопал парня по плечу.

Тот же повёл себя неожиданно: не отрывая рук от колбочек и ступок, он поднял голову, посмотрел прямо в глаза Джандарену и холодно, резко, отчётливо произнёс:

— Вашей заслуги в этом нет никакой, я всего этого добился сам.

Правда в его словах была: Икебод очень мало времени тратил на обучение будущих алхимиков, чаще говоря о том, как он замечательно и продуктивно спорил с руководством Цеха (что было полной ложью), как он великолепно смог бы руководить вольным городом (что было пустыми мечтами), а то и, в особо «торжественных» случаях, магистр вспоминал былые деньки (воспоминания более походили на лихорадочный бред). Тогда и дышалось вольнее, и ученики были добрее, и работа легче, да и девушки красивее и отзывчивей. Однако всё-таки Икебод разозлился не на шутку из-за ответа паренька.

Лицо его сперва сделалось мёртвенно-бледным, затем иссиня-чёрным, а затем — пунцовым от гнева и неожиданности ТАКОГО оскорбления его преподавательского таланта!

— Да как ты смеешь, змеёныш? Да я же тебя в порошок сотру, я из тебя вытяжку, микстуру, пилюлю сделаю! — ревел Икебод, и рёв этот делала ещё ужаснее гнусавость магистра.

Подмастерья встали меж холодно смотревшим на Икебода гением, походившим на ледяной столб, и самим Джандареном, этаким извергающим вместо магмы отборную брань и угрозы вулканом. Затем магистр покинул учебный зал, направившись собирать Совет Цеха.

На нём присутствовали руководители объединения алхимиков и несколько самых уважаемых поэтов ступки и пестика вольного города. Сперва выступил Икебод, рассказав о том, как его унизил какой-то щенок. Джандарен был уверен в том, что руководство цеха (а точнее, несколько его друзей) встанет на сторону магистра, так что не особо утруждал себя разбираться, что в его рассказе было правдой, а что — «приукрашенными обстоятельствами». Икебод обычно так называл ложь.

Затем слово взял тот самый паренёк. Говорил он коротко, высказав всё, что думает о магистре, который совершенно не занимается своими прямыми обязанностями, не может нормально воспринимать слова правды, да ещё хочет избавиться от лучшего подмастерья за многие годы Цеха. К тому же едва ли не впервые за всю историю объединения алхимиков парень добился того, чтобы несколько свидетелей произошедшего также были выслушаны, Советом.

Парню пришлось уйти из Цеха, податься прочь, на вольные хлеба. А вот Икебод через несколько недель умер от какой-то сердечной болезни. Она постепенно иссушала магистра, лишала сил, приковала к постели, а затем отправила навстречу вечности…

Наконец-то Шаартан и Стефан добрались до таверны, стоявшей на полпути между доками и центральной городской площадью. Местные заведения подобного рода были заметны издалека. Крыша, покрытая красной черепицей, полотнище на длинном шесте, с нарисованной пивной кружкой, прикреплённом у дверей в таверну. Народу здесь толпилось изрядно: возчики, мастеровые, несколько: успевших распродать товар купцов, да с десяток празднующих покупку горожан. Однако, несмотря на толчею, дорога перед Шаартаном неизменно оставалась чистой: никто не хотел вставать на пути у чужака в жутковатого вида одеянии и со странным посохом. Айсер же потерял интерес к происходящему вокруг, плетясь за некромантом. Он решил отдаться на волю судьбе. Такое с ним иногда бывало: иногда на смену желанию жить, идти вперёд, назло врагам и богам, приходили апатия, усталость от бессмысленного существования, вечного бегства куда глаза глядят, страха за свою жизнь. Стефан обычно пережидал эти не самые приятные эмоции где-нибудь подальше от чужих глаз, в уютной комнате или, на крайний случай, в безлюдном захолустье. На этот раз этого не получилось.

— Эй, хозяин, две тарелки горячей похлёбки, мяса да вина получше. Хотя какое у вас тут может быть хорошее вино, в этой дыре холодной, — это Шаартан пробубнил себе под нос, выражая далеко не лестные впечатления от городка.

Люди за соседними столиками притихли, присматриваясь к странной компании Стефана и Шаартана. Кардор, конечно, посещал самый разный народ, но некромантов здесь ещё не видели. Иначе бы быстро спровадили на улицу или на тот свет, в зависимости от настроения.

Некоторые кардорцы зашептались, кивая головами на посох Шаартана. Южанин же только хмыкнул, поймав любопытные взгляды, сверкнул глазами и вгрызся в кусок свиного жаркого, исходившего паром и обливающегося ароматной подливой. Луковую похлёбку Шаартан приберёг на потом: нюхнув вина, решил, что эту гадость, по недомыслию Палача спутанную местными с дивным виноградным нектаром, лучше заедать луком. Чтоб вкус этой гадости не так сильно ощущался во рту.

Стефан меланхолично поддел ножом кусок свинины и принялся медленно жевать, углубившись в свои мысли. Он всё думал, зачем понадобился Шаартану, да так, что тот таскается с ним, терпит общество алхимика, тратит… хм… мягко говоря не совсем честно заработанное золото да ещё и жизнь сохранил после боя с «беляками». Айсер думал, и не мог осознать причин. Это было за гранью его понимания. Всё-таки зачем Шаартану телохранитель? Он и так прекрасно без него обходится, несмотря на все уверения в существовании случаев, когда некромантия окажется бессильной. Да и деньги… Ну сколько стоит собственная жизнь? Сотню золотых, тысячу, миллион? И кому потом нужны будут все эти деньги?

Некромант бросил взгляд на витавшего мыслями совершенно в иных мирах Стефана, пожал плечами и принялся за похлёбку. В принципе, у него дома всё готовили намного вкусней, да и таверны были не чета этим, даже в захолустье. Шаартан просто всё никак не мог привыкнуть, что живёт совершенно не в далёких южных странах, где снег можно увидеть только в горах, а вином называют вино, а не какое-то мерзкое пойло.

Наконец, насытившись, некромант решил оглядеться, обратить внимание на саму таверну и людей, которые в ней находятся. И не только людей: кое-где мелькали фигуры сноверов, споривших за одним из дальних столиков с человеком, похожим на богатого купца. За ломберными столами в тёмном углу таверны кузнецы, даже не снявшие в заведении своих фартуков, предавались веселью от игры в кости. У стойки таверны, которую любовно протирал белоснежной тряпочкой сам хозяин, настраивал лютню менестрель. Похоже, он принадлежал к Цеху музыкантов: форменный зелёный берет с белым пером и деревянный медальон на шее, с вырезанным символом ноты на нём. Неподалёку от менестреля семеро моряков (на шее одного из них был вытатуирован рисунок якоря) что-то отмечали, наверное, выдачу жалованья. Лица их становились с каждой опрокинутой кружкой всё румяней и румяней, и кое-кто из них уже оглядывался по сторонам, видимо, решаясь повеселиться. Шаартан, сообразив, что моряки всё чаще и чаще поглядывают на него со Стефаном, решил покинуть сиё становящееся опасным место, положил на стол парочку серебряных монет, подал знак Айсеру, что подождёт его на улице, направился прочь и всё-таки нарвался на драку.