— Ты никогда не хотела написать роман.

— Может, теперь хочу.

— Значит, ты изменилась.

— Ты не понял меня, Джонатон. — Мишель прожигала меня взглядом. Мы остановились. Мы стояли перед прилавком, где лежал дрожжевой хлеб — разной формы, для любой ручной клади. Туристы обходили нас стороной. Покупали хлеб в других местах или обходились без него, и даже продавец не осмеливался прерывать наш разговор своими грубыми санфранцисскими шуточками.

— Я просто хочу сказать, Мишель…

— Я не завидую Стэси. Это Стэси мне завидует.

— С какой стати ей тебе завидовать?

— Она тебе нравится больше.

— Я этого не говорил.

— Она пишет лучше.

— Она пишет лучше меня.

— Это несложно — ты вообще больше не пишешь.

— Я пишу предложение…

— …а она, на минуточку, — целую книгу. Когда она умудряется над ней работать? Вот я чего не понимаю. И зачем скрывать это от лучшей подруги?

— Целыми днями сидя в библиотеке?

— И что? Она взяла карандаш и начала: «Когда-то давным-давно жили-были…»?

— Вообще-то она печатала на компьютере.

— А должна была изучать английскую литературу.

— С такой прозой, как у нее, — не должна. Ей это просто не нужно.

— Почему ты никогда не можешь встать на мою сторону?

— Какие тут могут быть стороны? Если Анастасия…

— Да блядь, ее зовут Стэси! — Мишель взяла с прилавка булку. — Стэси — студентка. Она читает романы. Она их не пишет. — Мишель мяла хлеб. Драла его на куски. — Ее зовут Стэси. Она, твою мать, моя лучшая подруга.

— Говорю же, люди меняются. — Я забрал у нее булку, заплатил и положил в сумку. Повел Мишель к машине.

— Если люди меняются, — сказала она, цепляясь за меня, после того как я усадил ее в машину, — куда деваются те, кем они были?

Столько перемен. Кто знает, в каком порядке? Никакого порядка. Ничего как раньше, никогда снова.

Мишель, это я, Анастасия.

Где ты? Как дела? Почему?..

Прошу тебя.

Стэси? Алло?

Саймон, это я, Жанель.

Где ты? Как дела? Почему?..

Дело сделано.

Каким образом?

С каких пор это тебя волнует?

Сейчас все иначе.

Да. Больше денег. Но это забавный бизнес. Я так понимаю, за все наши усилия нам причитается всего пятнадцать процентов.

Ты не о том.

Хотелось бы понять, о чем ты.

Это может быть выгодно и для нас. Для нашего дела.

Я знаю, Саймон. Потому этим и занимаюсь.

Редактор, с которым ты встречалась, не должен звонить Анастасии. Ну, мы же не хотим, чтобы…

Фредди дал мне слово. Теперь ты поклянись, что…

Что?

Что не будешь делать глупостей.

Глупостей?

Анастасия будет очень богатой девушкой, но только если им понравится вся книга. Если остаток рукописи окажется хуже, сделка будет расторгнута.

Ты выбила контракт на миллион.

Только если им понравится роман целиком, Саймон. Ты уже получил от нее остаток?

Анастасия — писатель. На такие вещи нужно время.

Я обещала Фредди месяц.

Я не могу…

Меня не волнует, зачем она тебе, Саймон. Твой вкус для меня непостижим, но формально ты приемлемый холостяк, и не мне об этом судить. Тем не менее обещай мне — как своему партнеру, своему деловому партнеру, — что не будешь… не будешь… не будешь делать глупостей, пока все окончательно не утрясется. Мы не можем себе этого позволить, Саймон. Мы не можем допустить, чтобы все пошло прахом из-за того, что эта девочка не сможет писать или вообще раскиснет из-за… из-за…

А если она скажет нет?

По поводу сроков?

По поводу меня.

Ты же на самом деле не думаешь…

Может, до того как она закончит, найдется кто-нибудь получше. Получше для нее.

Она обычная, Саймон, очередная твоя находка. Ты очарован только потому, что она изо всех сил пытается быть твоим типажом.

Мне нравится ее собственная одежда. Не придирайся.

Отлично. Я не буду к этой шлюшке придираться. Но ты должен обещать.

Что обещать?

Обещать, что не дашь опутать себя юридически, связать себя финансово, пока она не подтвердит все, на что претендует. Подожди, пока не получишь всю рукопись.

Обещать?

Обещать.

Хорошо, я обещаю.

Как бы то ни было, после этого он хотел ее постоянно. Каждую ночь — свидание. Она бросила библиотеку. Пропускала занятия. Но ей не хватало одежды и даже денег, чтобы расплатиться с Мишель за несколько приличных костюмов. Анастасия не могла появляться на людях в таком виде. Она даже ничего не видела без нелепых старых очков, которые теперь почти не носила. Она ушла домой.

— Мне нужно кое-что уладить, — сказала она Саймону. — Пожалуйста, пойми.

Он ждал. Не показывался в галерее. Галерея означала Жанель, а Жанель означала битву, которая, поскольку оба они были безнадежно правы, означала бесцельную и чрезмерную трату энергии. К тому же это отпугивало клиентов. Поэтому Саймон просто сидел дома. Ждал Анастасию.

Жанель тоже ждала. Ждала Саймона и уклонялась от его кредиторов. Отложила выплату компании, с которой он заключил контракт на расширение галереи, — уже одно это составило бы 800 ООО долларов. Сумма росла каждую минуту, каждый день, включая национальные праздники. Даже в Рождество. Деньги не верят в Санта-Клауса, несмотря на всю выручку, которую его доброе имя приносит мировым производителям игрушек, а у долгов не больше всепрощения, чем у ветхозаветного Бога. Так что Жанель ждала, когда Саймон принесет ей полную рукопись Анастасии, чтобы отослать бумаги в Нью-Йорк Фредди Вонгу, который ждал как никогда раньше ни от одного из авторов, чувствуя как никогда раньше, что вся корпоративная иерархия «Шрайбера» выжидает, чтобы вынести ему приговор, что, конечно, могло бы произойти и прежде, но откладывалось до оценки рынком важнейшей покупки сезона — «Как пали сильные».

Американская общественность ждала Анастасию, но, если честно, Анастасия тоже ждала. Она продала свои учебники. Ждала, когда ее новый модный оптик выдаст ей контактные линзы, чтобы мутные глаза поголубели.