– Да ну? – воскликнула Алена, которой казалось, что уже больше ничему она удивиться не сможет.

– Да, братья… Кстати, мы с ним внешне похожи, губы только разные – от отцов. Но если его одеть нормально да очки снять, а меня подстричь – сходство бросалось бы в глаза… Ну… я еще, правда, несколько повыше его… У меня батя – гигант… А в санаторий меня мама отправила. Можно сказать, запихала насильно. Вбила себе в голову, что перед экзаменами за девятый класс мне неплохо бы отдохнуть, вот и упросила Евгения Львовича… ну… Степкиного отчима, чтобы меня здесь, как она выразилась, пролечили. Лечат вот… Правда, не знаю, от чего…

Они немного помолчали, а потом Алена сказала:

– Знаешь, а он мне красивые стихи посылал…

– Знаю, – ответил Володя.

– Вот как? – вздрогнула она. – Он тебе и об этом рассказывал?

– Алена! Он уже давно этим занимается! Всем девчонкам посылает одни и те же стишки Асадова. Даже не утруждается разнообразить.

– Почему ты называешь их стишками? – обиделась за Асадова Алена.

– Да потому что это стишки и есть! Рифмование, а не поэзия!

– Да? – недоверчиво спросила она.

– Знаешь, моя мама, в отличие от Степкиной, преподает литературу. Она меня с детства стихами пичкала. Я сначала сопротивлялся, как всякий нормальный парень, а потом… как-то втянулся… понравилось мне читать стихи. В общем, я люблю настоящую поэзию, а Асадов – это так… Ты уж прости, но его творения – исключительно для чувствительных девочек. Я ведь знаю, какие стихи Степка всем шлет. – Володя откашлялся и с большой патетикой в голосе прочитал:

– Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо!

Ну что? Это стихотворение он тебе посылал?

– Это, – согласилась Алена. – Только я не понимаю, что в нем плохого.

– Да все неважно. Рифмы примитивные: «верно-наверно», «сада-надо». А уж «ждать» и «спать» – вообще никуда не годится…

– Возможно… Я в рифмах не очень разбираюсь. Но, может быть, не в них дело, а в смысле, который Асадов вложил в стихотворение?

– Смысл? Смысл там в том, что герой стихотворения готов пойти на все для возлюбленной только в том случае, если она ему ответит взаимностью. А просто так он не согласен. Помнишь, как там написано:

Я могу для тебя отдать

Все, что есть у меня и будет.

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря

Целый мир тебе ежечасно.

Только знать бы, что все не зря,

Что люблю тебя не напрасно!

Вот! Он предупреждает, что может отдать все, но только взамен, чтоб не напрасно! Что это за любовь такая?

Алена посмотрела на Володю с уважением, а потом чуть не расплакалась от жалости к себе. Ну почему, почему она сама не додумалась до всего того, что ей сказал про асадовские стихи Измайлов? Это же так очевидно! Она повелась на них, как на глаза Кардецкого без очков. А Володя между тем продолжал:

– Степка обычно еще одно стихотворение посылает, такое же слабое, но с эффектной концовкой… Там как-то так: «Знай, что меня уже нет на свете!»

– Нет, там немного по-другому, – возразила Алена. – «Знай, что просто меня уже нет…»

– Ну вот… почти так…

– Володя, а те стихи, которые он сам пишет, тоже плохие с твоей точки зрения?

– Сам пишет?! – Измайлов расхохотался. – И тебе уже успел послать? Это его последнее достижение! Он мне читал. Нашел в Интернете стихи Леонида Мартынова и заменил несколько предложений вначале. Я не помню точно, но у Мартынова там что-то было про старость. Степка «старость» выбросил и добавил «любви». Значит, ты тоже поверила, что он это сам накропал?

– Получается, что Кардецкий просто какой-то монстр… – сказала Алена и содрогнулась.

– Да не монстр он, развлекается просто от скуки… А вы, дурочки, как рифмовки про любовь услышите, прямо сами не свои делаетесь.

– Развлекается? От скуки?

– Ну… я так думаю…

– Ты напрасно так думаешь… – произнесла Алена трясущимися губами. – Я ведь чуть не погибла… И из-за чего? Из-за того, что скучающий мальчик развлекается… – Она закрыла лицо руками и заплакала. Нет, она рыдала не по потерянной любви, как в случае с Шалевичем. Она вдруг по-настоящему испугалась, что могла умереть. До сегодняшнего дня она считала, что пострадала за великую любовь, а оказалось, они с Марианной устроили грандиозный спектакль с покушением на убийство для развлечения юного подлеца.

– Что ты такое говоришь, Алена! – всполошился Измайлов. – Разве это как-то связано? Говорили, что ты выпила не ту таблетку!

Алена продолжала плакать все горше и горше. Володя совсем переменился в лице.

– Не хочешь же ты сказать, что специально выпила ту таблетку… Неужели ты до такой степени в него влюбилась?

– Да, я влюбилась, – размазывая слезы, пролепетала Алена, – потому что мне еще никто никогда не посылал стихов. Пусть плохих, несовершенных, но стихов… Мне никто не клялся в любви на всю жизнь… Но я не собиралась кончать жизнь самоубийством… понимаешь… Все получилось гораздо хуже, страшней…

Алена не хотела никому рассказывать про Марианну, но почему-то рассказала Володе. Ей надо было освободиться от этого, чтобы больше не думать, чтобы забыть. Она должна была пожаловаться ему на то, что теперь боится воды.

– Мы с тобой не сможем повторить заплыв, – прорыдала она. – Я больше никогда не смогу зайти в воду. Я ее боюсь, понимаешь!

Володя несколько минут помолчал в раздумье, а потом сказал:

– Страх пройдет, вот увидишь. Верь мне, пожалуйста.

– Ой, Алена! Ты еще не в курсе! Прикинь, этот псих… ну наш сосед по столу… посылает мне стихи Асадова! – тарахтела за завтраком Ирина. – Я из них уже давно выросла! «Дойду – в бреду! Мороз – слез!» – я в седьмом классе от таких стишков балдела! Я ему, этому Степочке, пишу: «Хорош в сети сидеть! Приходи в столовку – поговорим!» А он мне: «Любовь – это дело двоих!» Я чуть со стула не упала! Вон, Сонька видела… Я ему пишу: «А ты сначала при всех докажи, что меня вдруг так прямо сразу и полюбил, а потом будем уединяться», а он…

Ирина говорила и говорила, а у Алены от ее сильного, громкого голоса ломило виски. А может, и не от громкости ее голоса, а от недовольства собой, от стыда. Эта Ирка сразу раскусила Кардецкого, а она, Алена, которая считала себя достаточно умной и начитанной, вдруг попалась на чувствительные стишки. Как быстро она запуталась в расставленных сетях! И с каким наслаждением продолжала в них путаться! Может быть, это произошло от того, что ее душа жаждет любви? Да, ей очень хочется испытать настоящее высокое чувство, о котором она так много читала в книгах. Именно поэтому она придумывала и придумывала себе романтических героев с обликом то Губерниева, то Шалевича. Поэтому с восторгом обманулась сейчас сладкими речами Кардецкого и как бестолковый мотылек полетела прямо на огонь. И сколько же такое будет продолжаться? Когда же она станет наконец реально смотреть на мир? Когда будет воспринимать и принимать людей такими, какие они есть, ничего не придумывая за них и про них?