– Чего стучишь? – раздался сзади скрипучий голос.

Маркиз оглянулся: сзади стояла самая настоящая баба-яга – старуха в синем рабочем, далеко не новом халате, с тряпкой на изготовку. Бывшая когда-то белой, косынка была повязана у старухи концами кверху, так что получались рожки. Во рту у старухи торчал желтый клык, по подозрению Маркиза, единственный.

– Здравствуйте, – сказал он как можно приветливее.

– Чего тебе? – еще более подозрительно спросила старуха.

– Да вот, пришел к фотографу Расторгуеву по делу, – ответил Маркиз, улыбаясь, – не знаете, он дома?

– Какое у тебя дело? – спросила старуха, надвигаясь неотвратимо, как судьба.

– Портрет хочу заказать, – ответил Маркиз и невольно сделал шаг назад.

– Портрет? – заорала старуха и вдруг пошла в атаку, размахивая тряпкой. – А ну пошел отсюда, бандит проклятый!

– Тихо, бабка, тихо! – Уклониться от вонючей тряпки Маркизу помогла только отличная реакция. – Что это ты так разъярилась?

– Ты зачем это пришел? Да я сейчас…

– Стоп! – Маркиз отвел ее руку с тряпкой от своего лица. – Ты что, рехнулась, карга старая?

– Я-то еще не рехнулась, а вот когда приходят у покойника портрет заказывать, так это надо еще разобраться, что за человек! – орала бабка. – И шляются, и шляются, грязь только носют…

– Так что – фотограф помер, что ли? – оторопел Маркиз. – А когда это случилось?

– Да ты кто такой, чтобы допросы учинять! – окончательно рассвирепела старуха. – Да я сейчас тебя в милицию сдам! Это мы еще посмотрим, кто тут карга старая! – завизжала она и вытащила из кармана халата свисток. – Да я сейчас как свистну! – Докончить она не успела, потому что свисток волшебным образом исчез из ее руки.

Старуха мигнула и подняла глаза на нахального визитера. Но тот тоже исчез. Только что стоял напротив нее и вдруг исчез, как не было. Бабка махнула рукой и взялась за тряпку, но тут увидела на полу рядом с ведром мужской бумажник из хорошей светло-коричневой кожи. Не веря собственным глазам, старуха наклонилась и взяла бумажник в руки. По ощущениям он был приятно плотен.

«Его это, того хмыря, что к фотографу приходил, – сообразила старуха, – выронил, верно, когда от меня отмахивался…»

Она вытерла руки о халат и расстегнула бумажник. В одном отделении лежали какие-то бумажки, а в другом… у бабки даже потемнело в глазах, потому что в другом отделении лежало много денег – тысячные бумажки, две по пятьсот, а в следующем кармашке и вовсе такие серо-зелененькие купюры… старуха, конечно, знала, что это доллары, но в руках их никогда в жизни не держала.

«Спрятать скорее бумажник, – мелькнуло в голове, – если вернется, знать ничего не знаю, не видала никаких денег. Пусть докажет!»

Она спрятала бумажник в карман халата, спустилась вниз, высунула голову из подъезда, убедившись, что никто за ней не наблюдает, скользнула наружу и припустила по двору к двери кочегарки.

Однако старуха ошибалась, когда думала, что никто ее не видит, потому что, когда она, приоткрыв дверь кочегарки, свернула вбок, чтобы спрятать бумажник в одном только ей известном надежном месте, чья-то не намеренная шутить рука схватила ее сзади за воротник.

– Ты чего, ты чего? – заверещала бабка, узнав того самого типа, что выронил бумажник. – Ты чегой-то пристаешь?

– Отдай бумажник, ведьма старая, – спокойно проговорил мужчина и сильно сжал бабке руки, чтобы она не могла отмахиваться. Привычного оружия – вонючей половой тряпки – не было под рукой, старуха несколько приуныла, но не собиралась сдаваться.

– Да ты что несешь-то? Какой такой бумажник, не знаю я никакого бумажника и не видела никогда, – забормотала она, понемногу повышая голос, – потерял, так иди своей дорогой, я-то тут при чем?

Мужчина не стал горячиться, уверять, что бумажник он потерял именно на лестнице, и грозить милицией, он без предупреждения схватил бабку за плечо железной рукой и слегка сжал.

– Ты что делаешь, ирод! – заорала она. – Ты как себя ведешь? Да ты знаешь, что я ветеран фабрики? Сорок лет верой и правдой! У меня даже медаль есть!

– Да ну? – усмехнулся Маркиз. – Неужто?

– Заслуженная чесальщица! – гордо заявила старуха.

– Ой! – опешил Маркиз. – Это что ж такая за профессия?

– Пряжу чесала! Сорок лет подряд!

– Ну, про это ты святому Петру расскажешь, чтобы в рай пропустил, – отмахнулся Маркиз, – только вряд ли поможет, потому что воров-то в раю не любят…

Старуха снова попыталась вырваться, не преуспела в этом и от бессилия плюнула в ненавистного мужика, но не попала. Тот, видно, потерял терпение и снова больно сжал руку.

– Сломаю! – предупредил он серьезно, и старуха поняла: этот не соврет.

– Ах ты бандит, шпана проклятая, – прошипела она и тут же поняла, что не права – одет был мужчина прилично, говорил поначалу вежливо, бумажник опять же…

Мужчина в это время ловко обшарил ее одежду.

– Ты что себе позволяешь, извращенец проклятый? – прошамкала бабка. – Я – старая женщина…

Но он уже вытащил свою собственность.

– Вот, а говорила – не брала, – усмехнулся он.

От расстройства у старухи пропала охота сопротивляться. Мужчина отошел чуть подальше, но встал так, чтобы перекрыть выход. Затем он открыл бумажник и показал бабке тысячную купюру.

– Если ответишь на мои вопросы, получишь вот такую денежку. Если бы не орала там, на лестнице, то мы бы сразу сговорились. Ну, сойдемся?

– Ладно уж, – проворчала бабка, не в силах оторвать глаза от денег.

– Давай рассказывай подробно, что случилось с фотографом из пятой квартиры, да не забудь никакой мелочи!

– Забудешь тут, – вздохнула старуха, – ну, слушай. Значит, Славка этот, фотограф-то, так себе мужик был, пьяница и прощелыга. Жил один, бабы у него бывали, но ни одна надолго не задерживалась – там в квартире такое творилось, что бульдозер не разгребет, не то что одна женщина. Да он, Славка-то, не больно баб и жаловал – не могу, говорит, Егоровна, работать, когда баба в квартире сидит. Она, говорит, из меня будто кровь пьет! Да кому, говорю, твоя кровь нужна поганая, когда она вся проспиртованная, тьфу!

– На что жил-то он, где работал? – подал голос Маркиз.

– Так фактически нигде не работал, – отозвалась бабка, – болтался по городу да по разным мероприятиям, снимет там кого-нибудь, а потом пристраивает фотографии в журналы да газеты.

– Или на выставку, – протянул Маркиз.

– Ну, не знаю, – отмахнулась бабка. – Я, говорит, на одном месте работать не могу, лямку тянуть, я, говорит, художник, работать могу только творчески! Так и перебивался. То – гульба у него, бутылки потом выставляет на лестницу заграничные десятками, а то у соседей десятку на пиво просит, чтобы опохмелиться.