узнает, где оно находится. А что касается тайны, то золото хорошо тем…

— Золото! — хрипло вскричали они, задохнувшись от изумления, с алчным огнем в глазах. — Где оно? Скажи, где оно, хватит тянуть кота за хвост!

— Друзья, успокойтесь, прошу вас, не горячитесь. Мы должны проявить благоразумие. Нельзя браться за все сразу. Уверяю вас: дело терпит. Давайте обождем — это самое разумное, а потом, через шесть-семь лет, когда Стандард Ойл…

— Гром и молния! Стандарт Ойл обождет, — возмутилась вся компания. — Говори начистоту, Гек, где золото?

— Ну, ладно, — сдался я, — если вы все единодушны в своем желании повременить со Стандард Ойл, пока мы…

— Да, да, согласны, полностью согласны позабыть об этой затее, пока не сорвем куш, и ты сам дай слово. А сейчас рассказывай, да без утайки!

— Хорошо, я изложу вам суть дела, думаю, оно вас заинтересует.

Я взял с них обязательство хранить тайну, обставив эту церемонию с подобающей торжественностью, и рассказал им историю до того зажигательную, что у них глаза и зубы разгорелись. Приятели слушали меня с таким напряженным вниманием, что и дышать забывали. Я рассказал им, что Главный Моляр — лишь часть извивающейся цепи бурых скалистых гор-испо-линов, протянувшейся бог знает как далеко, может быть, на тысячи миль. Сама горная порода представляет собой конгломерат гранита, песчаника, полевого шпата, урановой смолки, ляпис-лазури, габитуса, футурум антиквариата философского камня, мыльного камня, точильного камня, базальта, каменной соли, английской соли и всевозможной другой руды, содержащей золото — россыпное или в материнской породе. Сама местность — пересеченная, труднопроходимая, необитаемая; на исследование одной сотни миль у меня ушло несколько месяцев, но я остался доволен тем, что увидел. Я отметил там одно перспективное место, где собирался заложить шахту; дело стало за деньгами. И вот теперь, полагаю, час пробил!

— По душе ли вам такая затея?

— Спрашиваешь! Еще бы!

Итак, с этим было решено. Энтузиазм становился все горячее и горячее, пока не дошел до точки кипения. Стандард Ойл лопнула как мыльный пузырь. Мы разошлись по домам в приподнятом настроении.

По правде говоря, я не знал, стоит эта затея чего-нибудь или нет. Но тем не менее я питал самые радужные надежды. Я сопоставил кое-какие факты и сделал заключение. Блитцовский, несомненно, знавал лучшие дни, потому что имел обыкновение обращаться к дантисту. Из людей, потерпевших финансовый крах, лишь те, кто имел в прошлом большие деньги и высокое положение, могли позволить себе такую расточительность.

Я был доволен тем, как провел эту игру. Люди, загоревшиеся грандиозной идеей, цинично и холодно встретят всякое новое предложение, если их умоляют обратить на него внимание. Но когда предложение делается с безразличным видом и как бы нехотя, их любопытство распаляется, и они сами умоляют открыть им это новое. ⟨…⟩

Шахта понадобилась мне в критической ситуации, я выдумал ее, чтобы заполнить брешь, но теперь, когда моя выдумка привела приятелей в сумасшедший восторг, надо было либо защищать золотоносную шахту, либо выдумывать взамен что-то еще более красочное и богатое. Я перебрал множество вариантов — шахта по добыче изумрудов, опалов, бриллиантов, но отверг их один за другим: планета Блитцовского навряд ли богата этими камнями. Пришлось вернуться к идее золотоносной шахты. Я стал уговаривать себя, что моя надежда не так уж бесплодна, и чем больше я обольщался этой надеждой, чем больше убеждал себя в ее разумности, тем менее иллюзорной она мне казалась. Только так и надо обращаться с надеждой, ибо она схожа с растением: стоит любовно разрыхлить и полить землю, и оно даст три всхода там, где раньше не было ни одного. Конечно, когда сажать нечего, дело идет медленно и трудно, но если есть семечко — неважно какое, любое подойдет, — дело продвигается быстро. Я нашел семечко. Во сне. Я посадил его. Сон привиделся мне вовремя. Я верю в кое-что увиденное во сне. Иногда. А в этот сон не поверил, потому что не знал тогда, на что он может сгодиться. Сон, приснившийся лишь однажды, чаще всего пустяк, лишенный всякого смысла, но повторяющийся сон — это совсем другое, он обычно приходит неспроста. Мне снился именно такой сон. Удивляюсь, как я раньше до этого не додумался. Сон был прекрасный и очень складный. Сначала мне снилось, что я терпеливо прогрызаю себе путь в длиннющем тонком нерве нижнего коренного зуба Блитцовского. Я чувствовал, как исполин раскачивался от боли. Это продолжалось несколько недель, пока наконец я не обнаружил огромную впадину — впечатляющую, грандиозную впадину, окруженную отвесными скалами-стенами; освещенные матовым светом вечных сумерек, они уходили вершинами далекодалеко в густой мрак: в это время рот Блитцовского был закрыт.

Вскоре я снова увидел тот же сон, но на этот раз впадина была заполнена — Блитцовский побывал у дантиста, порожденного моей фантазией.

Через некоторое время я опять увидел этот сон. Мне снилось, что порода, заполнявшая впадину, прозрачна. В ней ясно различались три пласта, каждый примерно в треть мили толщиной (по микробной шкале мер). Верхний слой был сизого цвета, средний — цвета окисленного серебра, а нижний — желтый.

Я вызвал в памяти все три сна и принялся их анализировать. Сначала меня одолевали сомнения, но терпеливый и упорный труд не пропал даром. И когда пришло время собирать урожай, он оказался хорошим. Я был на грани экстаза. Шахта существовала — пусть иллюзорная, весьма иллюзорная, но все-таки она существовала! Я видел ее так отчетливо, будто она была перед глазами: верхний слой в треть мили толщиной — цемент, средний слой — амальгама, нижний слой — золото, хорошее, чистое, высокопробное золото, двадцать три карата!

А запасы… Шутки ради я попробовал прикинуть запасы. Вскоре громада цифр целиком завладела моим воображением. Как это было естественно — вот она, наша природа! Я занялся подсчетом запасов шутки ради, но минут через пятнадцать с головой ушел в работу. Это тоже вполне естественно. Я был так поглощен подсчетом, что незаметно для меня сквозь призму моего воображения иллюзорное золото превращалось в чистый металл и мечта становилась реальностью. По крайней мере, я обретал уверенность, а уверенность легко переходит в твердое убеждение. Так я пришел к твердому убеждению, что мой сон — честное и совершенно достоверное отображение существующей реальности. Я отбросил все сомнения, которые закрадывались в душу, я свято верил в то, что сказочное сокровище, погребенное в основании зуба Блитцовского, ждет нас! От уверенности до твердого убеждения всего один шаг, и я сделал его очень легко. А сделав, я был готов сказать любому: «Это