Он прошел двором, ожидать сейчас нападения не было причин, прошел черным ходом и услышал звонкую пощечину, затем спокойный голос Марии:

— Хочешь поцеловать, спроси разрешения. Забери свои цветы и убирайся, а то с минуты на минуту явится муж, а он видит то, чего и не было, и у тебя будут неприятности со здоровьем.

Гуров стоял на пролет ниже по другую сторону лифта — задержался на секунду не для того, чтобы услышать конец диалога, а решая, как удобнее обойти лежащего на ступеньках пьяного.

— Ты кому угрожаешь, женщина? Мало мы ваших мужчин-педерастов уложили в Грозном?

Еще через секунду Гуров стоял рядом с женой, открыл лифт, сказал:

— Маша, поезжай, я тебя догоню. — Захлопнул лифт и, хотя не смотрел на чеченца, контролировал каждое его движение.

Тот не успел достать пистолет, и хотя "вальтер" лежал в кармане плаща, Гуров ударил ногой, затем снова ногой, не дал упасть, вынул у него из-за пояса "Макарова", ударил им в белые зубы, умышленно кроша их.

— Дай слово, шакал, что больше никогда не приблизишься к моей жене, или пойдешь в тюрьму. — Гуров поддерживал шатающегося чеченца, взглянул на "Макарова", подумал, что вечер испорчен окончательно. Лень заниматься малым. Но и отпускать его нельзя, неизвестно, что висит на оружии. И, кляня судьбу, повел его по ступенькам к дверям на улицу. Гуров точно знал, ступенек девять. Когда они ступили на пятую, дверь приоткрылась, сыщик загородился полудохлым придурком и услышал знакомый бас:

— Лев Иванович, что случилось? — В дверном проеме громоздилась огромная туша, которую звали Князь, фамилия грузинская, знакомы они были с Гуровым давным-давно.

— Что ты творишь, старый дурак? — буквально зарычал Гуров.

Шалва Гочиашвили, чувствуя, что произошло неладное, взбежал по ступенькам, схватил парня, увидел его изувеченное лицо, осколки зубов, торчащие из кровавого рта, и забормотал:

— Зачем же так, Лев Иванович? Ну, влюбленный мальчик попросил разрешения цветы до квартиры донести. Сын хорошего человека, внук самого...

— Ты шестой десяток разменял, отару баранов сожрал, ума не нажил. Сын, говоришь? Внук? А с этим что делать? — и протянул "Макарова". — Сколько трупов висит на этом пистолете, ты знаешь? Ты зачем нашу квартиру этому ублюдку назвал? Как я теперь жить буду? Ты на своем "Б MB"?

— На "Линкольне", — ответил Князь.

— В милицию поедем. Надо парня сдать и оружие проверить, я же офицер, а не "волк чести".

— А может?..

— Не может! — перебил Гуров, выбегая на улицу и садясь в машину. Взял телефонную трубку, набрал номер. — Машенька, я задержусь. У этого сопляка пистолет оказался, мне нужно все оформить. Судьба.

Он вернулся через два часа. Мария приготовила ужин. Решив, что Гуров будет обвинять ее, начала оправдываться:

— Пришел за кулисы Шалва, как всегда элегантен, спросил, заедешь ли ты после спектакля. Я ответила, вряд ли. Он предложил проводить. Я согласилась. В огромной машине не сразу увидела этого грызуна. Он говорил почтительно, у дома спросил разрешение...

— Машенька, это неинтересно, — перебил Гуров. — Давай на Рождество уедем в какую-нибудь экзотическую страну.

— Великолепно! На какие-нибудь экзотические деньги! — воскликнула Мария.

— Бедностью попрекать грешно. — Гуров вымыл за собой посуду.

— В душ я первая! — Мария скользнула в ванную.

Гуров сел в гостиной на диван, стал думать: полагаться на заявление Князя, что он урегулирует в чеченской группировке сегодняшнее происшествие? Или Шалва совсем отстал от жизни и не понимает, что теперь "слово чести" и переговоры ведут лишь для того, чтобы удобнее выстрелить в затылок? Может, отослать Марию на ее квартиру? Но, если чеченцы решат мстить, они выследят актрису от театра, и одна она станет совсем беззащитна.

Когда они после душа решали, принимать снотворное или нет, Мария неожиданно спросила:

— Извини, ты не собираешься увольняться?

— Я однажды увольнялся, не получилось. Я не могу бросить друзей, единомышленников, главное — я не могу отступить, — ответил Гуров. — Ты устала от меня?

— Устала, но главное не в этом. Я не могу тебя понять. Ты не просто умный, ты человек ума незаурядного. Так неужели тебе непонятно, что твоя борьба бессмысленна? Я не говорю о твоем любимом Петре. Он такой же урод, как и ты и дебил Станислав. Но дальше, вверх, через министра до президента — все воруют. А ты сражаешься. Дорогой, пойми, ты даже не смешон. Больной человек не может быть смешным. Он просто больной человек.

— Инакомыслящий, дорогая, всегда больной, — ответил Гуров.

— Потому что, если он здоровый, придется всех остальных признать больными. История знает общество, которое прошло нашим путем и выздоровело.

— Американцы! Вообще-то я не люблю американцев, они слишком самодостаточны. Они убеждены, что всегда и во всем самые лучшие. Они мало читают, не знают истории развития цивилизации на земле. Они хорошо знают только свою историю. Молодая нация, ее надо простить, уверен, они еще ушибутся о свое самодовольство. Но следует признать, очень многое они делают здорово.

— Машины, электроника, всевозможная техника...

— Извини, родная, все это ерунда. Главное — человек. В Америке преступность была не слабее нашей, сегодняшней. Они победили. И довольно простым способом. Было время, когда гангстер был героем американской жизни. Но гангстера начали теснить. Газеты, радио и телевидение стали постепенно очищаться от крови, а на смену гангстерам на экраны телевизоров проникали полицейские.

Посмотри, как обстоят дела сегодня? Полицейский — уважаемый в городе человек. Над ним могут подшучивать, всячески обзывать, но, когда человеку плохо, он бежит в полицию.

— И что, у них нет преступников? — ехидно спросила Мария.

— Да сколько угодно. Только преступник не может стать мэром города, и его не примут в порядочном доме. Американцы признают, что в третьем поколении что-то было, тяжело вздыхают и человека в одни двери пускают, а в другие не пускают. И даже мультимиллионер вынужден скрывать темные пятна своей биографии.

— Ты рассчитываешь дожить до этого времени?

— Я ведь только прикидываюсь больным, на самом деле я здоровый и меня убьют раньше. Но я не отступлю. Ты знаешь трех человек, я знаю больше, порядочных и смелых людей значительно больше. Впрочем, нечего скрывать, ты актриса, тонко чувствуешь людей: кроме груды правильных слов, которые я тебе нагородил, существует простая вещь — я чертовски самолюбив. Порой иду коридором, чувствую, как в мою сторону косят взглядом, перешептываются, смотрят вслед, и это самые сладкие мгновения моей жизни, а не ордена и приказы.

Мария сдернула через голову свою воздушную рубашечку, прижалась к нему, уместившись вся, от кончиков пальцев до кудрей, почувствовала, какой он большой и сильный, и, целуя уголки его губ, сказала: