– Эй, вы! – позвал я. Человек не оглядывался. Зато оглянулся забулдыга, стоявший у рюмочной:

– Чего?

– Да не ты… – Я схватил самоубийцу за руку. – Подождите.

Мои пальцы прошли сквозь него. Мужчина отшатнулся от меня.

– Вы призрак?

Вместо ответа он бросился бежать. Не зная зачем, я побежал за ним. Мужчина оглянулся и быстро свернул в ближайшую подворотню. Я забежал следом… и едва не поцеловался с наглухо закрытыми железными воротами. Дернул за ручку: закрыто. И открывается наружу. Не мог он пройти в дверь так, чтобы я этого не видел, не мог проскочить и захлопнуть за две секунды! Не мог. Значит… Призрак? Я снова видел призрака. Сколько же их в городе?

Придя домой, ринулся к крану, утолил жажду и вспомнил поучения Архипа. Держа под струей руки, попытался уловить то, о чем говорил утопленник. Я вглядывался в прозрачную колонну, пытаясь почувствовать ток и невидимые глазу нити, потянув за которые можно узнать многое, очень многое… И вдруг влился в струю, чувствуя весь ее путь: как течет она по черным извилистым трубам, забирается на высоту и низвергается вниз, проходит через фильтры и роторы гигантских насосов… Уф, ничего себе! Картинка была настолько яркой, что я вскрикнул и отшатнулся… И все пропало. Слава богу, я снова на кухне! Но теперь я знал, что смогу почувствовать это снова, знал, что все увиденное – правда. Даже хорошо, что Юлька ушла, можно дальше поэкспериментировать…

Быстро я привыкаю к чертовщине. А что остается?

– Ни хрена се… Андрюха!

Я остановился. Выпучив глаза, передо мной стоял Костик. Вот те на! Искал, звонил – найти не мог и вот на улице столкнулся. Тесен мир, ох, тесен.

– Здорово, – сказал я. – Как дела?

– Это у тебя как дела? – изумленно проговорил он. – Я думал, больше и не увидимся!

В последний раз мы виделись как раз в ментовке, после чего я прыгнул с моста. Но он-то этого не видел, в камере оставался.

– Менты сказали: ты с моста бросился! С Литейного! Правда, что ли?

– Ну, правда, – как о чем-то пустяковом, сказал я, – и что?

Я вспомнил, что тогда мент говорил о Косте: будто он дал против меня показания. В это трудно было поверить. Мне казалось, не такой Костя человек…

– Говорили, что ты утонул! Ко мне пристали: кто ты да что ты? Я решил, что лучше ничего не говорить, тем более что они тогда нас отделали! Пусть помучаются! Я им сказал, что знать не знаю, кто ты, откуда, познакомились на дискотеке… На хрена ж ты с моста прыгал?

– Чтоб не догнали, – сказал я, испытывая к Костику благодарность. Хорошо, что менты не знают ничего, сейчас бы уже весь курс меня хоронил. Оправдывайся потом. Похоже, врал тот ментяра. Да и бумажку мне толком не показал, махнул перед глазами. Точно, врал! Не мог Костик этого сделать. Я уверен.

– А Юлька не знает, что ты прыгал?

– Я ничего ей не говорил.

– Так ты ее видел?

– Вчера.

– Ну, ты, блин, даешь! – Костик восторженно глядел на меня и тараторил без умолку: – Хорошо, что я ей ничего не сказал! А я тебе звоню, звоню… Соседи не знают, где ты! Я уже почти поверил, что ты того… Ментам-то я не верю, мало ли что наплетут. Они за базар никогда не отвечают. А ты пропал – и все! Ну, ты дал! Что, в ментовке никогда не был? Ну, попиз…т немного и отпустят. Стоило с моста кидаться?

– Не стоило, – честно ответил я, памятуя жуткую встречу со Слизнем.

– Я и не думал, что ты такой… отчаянный. – Костик посмотрел с уважением. – Десперадос, блин. Пошли возьмем по пиву?

Я не отказался прогуляться, но вместо пива купил полтора литра простой воды.

– Я после того случая не пью, – пояснил я, и приятель понимающе кивнул.

– Чего ты так закутался? – спросил он, когда мы разместились на скамейке у Казанского собора. На солнце было жарко, и я выбрал место, куда хоть изредка долетали брызги из работающего фонтана. Народ сидел раздетый, в легких футболках и даже без них, один я в джинсах до пят и ветровке с капюшоном, причем капюшон накинул на голову.

– Простудился, – соврал я, – знобит.

– А, понял, – тряхнул волосами Костик, – это после купания… Фигня, пройдет. Сейчас лето.

Мы трепались о том о сем, о прошедшей сессии, вспоминали однокурсников, разбежавшихся на лето кто куда. Потом заговорили об иногородних студентах и поспорили.

Интересно, почему иногородние, «лимита», так хорошо устраиваются, и вообще карьера у них, как правило, продвигается не в пример быстрее? – спрашивал я. Почему они, не такие начитанные, неинтеллигентные, но наглые и пробивные, всегда добиваются большего, чем местные, питерские? Я знал несколько живых примеров, из нашего же института или просто знакомых. Люди приезжали из ниоткуда, из деревень, быстро добивались успеха, делали карьеру, в неполные тридцать разъезжая на собственных джипах.

Костик сказал, что люди из глубинки, из какой-нибудь деревни или маленького городка больше нацелены на успех. У них мощнейший стимул: вперед, в столицу (или Питер, не суть важно)! Там деньги, там карьера, культура, все! А сами в отличие от нас не страдают переизбытком духовности, живут простыми, крестьянскими понятиями, которые умещаются в издревле известное правило: цель оправдывает средства. И они будут стоять на Тверской или Ириновском, подсиживать конкурентов, продавать товарищей, будут лизать начальству зад или перед, будут делать все, чтобы добиться цели. И ведь добьются! Потому что отступать им некуда. А у нас есть принципы, мы так не можем. У нас мама под боком и духовный закон внутри.

Я не согласился. Я сказал, что Михайло Ломоносов зад никому не лизал, что он сам, своим талантом… Костя очень смеялся и заявил, что готов спорить: на одного коренного питерца с блестящей карьерой найдется десяток, если не сотня, лимитчиков с карьерой ничуть не хуже. Я вынужденно согласился и, чтобы подсластить пилюлю, заметил, что слово «коренной» достаточно истрепалось. Кого считать коренным? Того, кто родился в Питере? Да если копнуть, никто из нас не коренной! Все сюда приезжали, и мои родители в том числе. Еще при Петре насильно заселяли эти места. Коренными на здешних болотах были медведи да чухонские племена, бесследно сгинувшие под пятой русских колонизаторов. Да мы такие же коренные, как белые и черные американцы, лишь триста лет живущие на отвоеванной у краснокожих земле!

Вдруг мне стало худо.

Я заметил: если не подпитываться водичкой, силы заканчиваются очень быстро. Бутылка с водой давно опустела, я увлекся спором и слишком поздно заметил, что ослабел. Кожа страшно зудела, тело отяжелело, я вяло слушал Костины аргументы и никак не мог сосредоточиться. Фонтан был так близко! Зачерпнуть бы бутылкой воды да попить – но что обо мне подумают? Я боролся со стеснительностью и был готов отдать концы в двух шагах от спасения, но не опозориться в глазах окружающих. Воспитание, будь оно…

Я взглянул на руки и испугался. Кожа темнеет и съеживается. Если то же происходит с лицом, стану похож на мумию из Эрмитажа. К черту всех! Это люди стесняются, а мертвецам все равно! Презрев нерешительность, я встал и, пошатываясь, побрел к фонтану.