— Томас, грязные столы не станут ждать, когда ты очнешься от похмелья, — сказала Дельта, глядя, как я методично переставляю тарелки в раковине. — Давай шевелись.

— Мне не доплачивают за психологическое давление. Мне, если честно, вообще тут не платят.

— Ты получаешь бесплатную еду и общество людей, которые любят тебя таким, какой ты есть. Вот ваша плата, мистер. — Она протянула мне бисквит.

Темнокожая рука выхватила бисквит у меня из-под носа.

— О, спасибо вам, мисс Дельта, — сказал Энтони, курьер UPS, который только что просочился через черный ход. — Благодарю, белый парень.

— На тебе форма. Разве не против правил есть мои бисквиты в рабочую смену?

— Полчаса назад я отвез последнюю посылку в Тартлвилль. И теперь отправлюсь домой, как только Дельта упакует мне мой заказ. Я пообещал жене поужинать в кафе.

— Можешь приехать сыграть с нами в покер на выходных. Слушай, там будет целая корзина шоколадных кроликов.

— Напомни мне в субботу. Жена собиралась на выходные к матери в Детройт.

— Может, я оставлю тебе бисквиты, а может, и нет. Зависит от того, получу ли я сегодня свою долю.

Дельта фыркнула на меня.

— Цыц. Шоу начинается. — Она ткнула пальцем в пульт, и кухню затопило звуками заставки. На экране возникла светловолосая ведущая.

— Важные новости относительно трагедии Кэтрин Дин, — объявила она. — После первого года брака ее муж подал заявление на развод, а несколько часов назад мы узнали, что в связи с инфекцией Кэтрин снова перевели в палату интенсивной терапии. Врачи говорят, что состояние у нее крайне тяжелое.

Дельта застыла. Я тоже. А когда она ко мне обернулась, я увидел слезы в ее глазах.

— Она умрет, — сказала Дельта.

Я покачал головой.

— Нет, если я смогу ей помочь.

КЭТИ

Уже весь мир знал, что Геральд меня бросил.

Переживаний, одиночества и боли первых недель лечения было достаточно и без предательства любимого человека. Медики обращаются с тобой, как с лабораторным животным, крадут лекарства, зеркал вокруг нет, и через некоторое время начинает казаться, что тебя просто не существует. Стоит добавить предательство человека, который клялся в вечной любви, и с тем же успехом ты можешь испариться.

Я словно… исчезла.

В пасхальные выходные я лежала в ступоре на койке посреди крошечной темной палаты. Сознание металось от болезненных воспоминаний о Геральде к странным цветным снам о животных, которые выходили из стен и сгорали дотла. И вдруг со мной по громкой связи заговорил мужской голос.

— Кэти, — тихо сказал он, — меня зовут Томас, и я хочу рассказать тебе, как выглядит сегодня закат над Хог-Бэк Маунтин с парадного крыльца дома твоей бабушки Нэтти.

Голос был глубоким, звучным и странно знакомым. Где я могла его раньше слышать? Почему-то этот голос ассоциировался у меня с уютом.

— Привет, Томас, — ответила я, не открывая глаз. И не стала спрашивать его фамилию. Я знала этот голос. — У меня сегодня плохой день.

— Я знаю, милая.

— Я просто не могу понять. Почему я?

— Раньше я думал, что плохие вещи случаются только с другими людьми. Но это не так.

— Разве я это заслужила? Но я не могу понять, в чем моя вина.

— Ты ни в чем не виновата, Кэти.

Возможно, этот голос мне просто снится. Или ангел пришел поговорить со мной. Нельзя игнорировать ангелов.

— Почему ты так уверен? — спросила я.

— Мои жена и сын погибли от несчастного случая. И если бы я тогда вел себя иначе, я мог бы их спасти. Или хотя бы моего сына. В то утро была моя очередь присматривать за ним, но близилась сдача важного проекта. Мы с женой поссорились, выясняя, чей график важнее. И я настоял, чтобы она взяла сына с собой на работу.

— Ох, Томас. Мне так жаль.

— Я всегда думал, что люди, которых я люблю, защищены каким-то магическим полем — просто потому, что я их люблю. И что если Бог существует, то он ни за что не позволит чему-то страшному случиться с ними или со мной. Я был хорошим человеком. Я никогда и никого целенаправленно не обижал, за что же Бог мог меня наказать? А затем плохое случилось. Настолько плохое, что я и представить себе не мог. Все, во что я верил — в судьбу, удачу, справедливость, — полетело к чертям. С тех пор я чувствую себя так, словно стою на руинах дома, в котором прожил всю жизнь. И я мог бы отстроить его заново, но дом уже не будет прежним. Я не знаю, с чего начать.

— Пустота. Такая пустота внутри. Я понимаю.

— Я не священник, не философ и даже не терапевт. Но я много времени провел, пытаясь понять, почему люди страдают. Буддисты говорят, что дело не в понимании или объяснении, а в том, чтобы принять страдание и посмотреть, какой урок мы можем из этого извлечь, чем можем помочь себе и другим.

— Буддисты видят… луч надежды.

— Именно. А мусульмане считают страдания божественным испытанием, которое мы должны пройти. Можем ли мы встретить страдания с надеждой, смирением и храбростью? Они говорят, что без страданий в этом мире не осталось бы пути к спасению.

— Ислам… не для неженок.

— Верно. Там не повиляешь.

— Епископальная церковь… тот еще фуршет.

— Что?

— Меня растили ее прихожане. Мои тетушки… говорили… что епископальная церковь респектабельнее унитариев и… там закуски вкуснее.

Томас, мой таинственный собеседник, издал странный звук. Сквозь наркотический туман и апатию я поняла, что он смеется. Я его рассмешила. Только представьте. Возможно, часть меня до сих пор может очаровывать.

— Говори, — попросила я. — Продолжай говорить.

— О'кей. Давай посмотрим. Католики тебе говорят, что пути Господни неисповедимы и, чтобы понять природу страдания, нужно быть смиренным. Не беспомощным или покорным, нет, просто смиренным, умеющим слушать и слышать. Мой отец посылал меня и моего брата в католическую школу. Так что я могу честно сказать: если ты не станешь слушать монашенку, она продемонстрирует значение слова «смирение» и ты будешь страдать.

Я слабо улыбнулась.

— Забавно, — прошептала я.

— Было не слишком забавно, когда сестра Анджела швырялась в меня резинками. У нее была подача, как у Роджера Клемонса.

— Астроса.

— Ты разбираешься в бейсболе?

— Клемонс, Роджер. Победитель Си Янг, спец по скользящим мячам. Мой отец брал меня с собой смотреть матчи. Наше единственное общее хобби.

— Мы обязательно сходим на матч, когда ты поправишься. Договорились?