– Я немного занята, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Что тебе надо?

– Просто звоню узнать, как дела, детка. Не может, что ли, человек позвонить своей дочери? Как с тобой обращаются в Истерли?

– Справедливо, – ответила я.

– Так ты скучаешь по мне или как?

Меня затрясло. Но прежде чем я смогла сформулировать ответ, папа продолжал:

– Даже не заметила, что я ушел, да? Ну вот, спасибо большое! – Его смех был фальшивым. – Значит, мамка теперь кассиршей служит? Она говорила тебе, что я ее вчера видел? Иисусе, я чуть в обморок не грохнулся, когда к той будке подъехал. Как ей там, нравится?

– Не могу ответить за нее, – ответила я. – Сам спроси.

Он снова засмеялся, будто я сказала что-то беззлобное, но тут же закашлялся и прочистил горло.

– Ты вроде на меня обижена, Долорес. Я все понимаю, только не забывай, у каждой истории две стороны.

Я вспоминала, как выглядела его кожа, когда я проплывала под ним в нашем бассейне, – синевато-белая, как у утопленника.

– У меня теперь уютная квартирка в Южном Кингстауне, район называется Гарден Бульвар. Может, приедешь ко мне на выходные? Сходим в китайский ресторан, а? Закажем еды с собой?

Перед глазами у меня все расплывалось от слез.

– Хочешь, я заеду за тобой как-нибудь в пятницу? Проведем уик-энд вместе.

– Это вряд ли, – отозвалась я.

По голосу было слышно, что отец теряет терпение.

– Мне ведь тоже несладко пришлось, между прочим, – заявил он. – Мы с Донной расстались, если ты из-за нее. Не спеши превращать своего старого папку в плохого дядьку.

– Папа…

– Я могу понять, что ты не взглянешь на эту историю моими глазами, хотя тут и глядеть нечего. Я могу понять, что ты приняла сторону своей матери, особенно после больницы, но иногда хочется пожить с человеком, который…

– Папа, Богом клянусь, я сейчас очень спешу.

– Я не стану ее дерьмом поливать, как, уверен, она меня два года поливает…

– Папа, правда…

– Тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи. Кстати, запиши мой номер телефона. Захочешь приехать, только позвони, договорились?

– Договорились.

– Карандаш у тебя есть?

– Да.

Он выдал череду цифр, которую я пропустила. Рядом вдруг оказалась бабушка и крепко сжала мое запястье.

– Хочешь, я с ним поговорю? – прошептала она. – Хочешь, я возьму трубку?

– Мать-то получает деньги, которые я посылаю? Ты знаешь, что я тебе кое-что посылал каждый месяц?

Когда я положила трубку, бабушка посоветовала мне не беспокоиться – если он снова позвонит, она скажет, что я вышла. Потом спросила, не хочу ли я еще поиграть в карты.

– Обними меня, пожалуйста, – попросила я.

Просьба ее поразила, но бабушка послушалась. Ее маленькое тело казалось жестким и ненастоящим. Она обняла меня за спину сначала одной рукой, видимо, вспоминая, как это делается, затем другой. Я прижалась лбом к ее плечу.

– Не плачь, будет, будет, – говорила бабушка. – Ты растешь хорошей девочкой. Не плачь, уйми слезы.

Я всхлипывала и судорожно содрогалась, прижавшись к ней. Бабушкино тело оставалось напряженным, будто сведенным.

Мама с Игги Зито встречалась еще два раза, а потом назвала его лохом и перестала видеться. Когда звонили другие мужчины, мать бежала к телефону.

– Ал-лооо, – томно мурлыкала она непривычным контральто.

Новые кавалеры в основном просто нажимали на сигнал, подъехав к дому, или ждали мать уже на месте. Папа позвонил еще раз. Верная своему слову, бабушка сказала, что я «у подруги».

В середине июля миссис Тингли умерла от инсульта, и Сахарного Пирожка увезли в фургоне Общества защиты животных. Бабушку раздражала необходимость сдавать жилье битникам или «блудницам»; она жаловалась Бетси – ну отчего у нее нет достаточно денег, чтобы сводить концы с концами без жильцов! Квартиру на третьем этаже перекрасили, вывели вонь от собачьей мочи, и бабушка дала объявление в газету.

Джек и Рита Спейт, ослепительная молодая пара, откликнулись первыми. Они напомнили бабушке «людей, которые раньше жили на Пирс-стрит», поэтому въехали уже первого августа. Мы втроем – бабушка, мать и я – влюбились сразу и безнадежно.

Рита Спейт пользовалась духами «Песня ветра» и подводила глаза синим карандашом. Она была такой миниатюрной, что, садясь за руль своего зеленого «Студебеккера», подкладывала на сиденье подушку. Каждое утро она ездила в клинику матери и ребенка в Провиденс, где работала медсестрой в детском отделении.

– Как куколка китайского фарфора, – с обожанием бормотала бабушка, глядя, как Рита уезжает. Подруга бабушки по церкви, миссис Мамфи, знала Ритину тетку.

– У нее был выкидыш, когда они жили в Пенсильвании, – шепотом поведала мне бабка. – Но это строго между нами.

Джек Спейт, высокий блондин, был диск-жокеем на радио «Дабл-ю И-эй-эс». Он вел ток-шоу «Потпурри» – рассказывал глупые шутки и ставил дебильную музыку вроде той, которую мать слушала в машине. Он ездил на темно-коричневом «МГ» с номером «Дж Сп-8». Ему было двадцать пять лет – на три года меньше, чем Рите.

В самую жару они носили вещи наверх по боковой лестнице. Сидя на крыльце в темных очках и с книжкой, я с интересом рассматривала каждый экзотический предмет, который проносили мимо. Это была стереофоническая кабина, гавайские светильники тики, кресла-мешки, двухместные диванчики, обитые оранжевым мехом. В процессе переезда Джек снял футболку, и его я тоже рассматривала.

Из дома караван имущества Спейтов разглядывала бабушка. Она не доверяла спортивным машинам и «волосатой мебели», но через неделю после переезда Джек завоевал ее расположение. Он взобрался по одолженной алюминиевой стремянке на головокружительную высоту остроконечной крыши и укрепил разболтавшуюся проволоку, державшую антенну, – после этого наш телек стал показывать намного четче. Бабушка, мама и я смотрели на него с земли, приложив ладони ко лбам. Когда Джек спускался по перекладинам стремянки, бабушка подала моей матери десятидолларовую купюру.

– Заставь его это взять, Бернис, – прошептала она.

Мама протянула Джеку деньги.

– Вот, – сказала она, – это вам. Мы настаиваем.

– Что вы, что вы, я только рад был это сделать, – ответил он. – Но все равно спасибо.

Последовал смешной своеобразный танец, в результате которого мама ухватила Джека за бедро и засунула деньги в карман штанов, а мы с бабушкой улыбались и жадно смотрели на представление.

Белые потолки второго этажа превратились в звуковой театр – я прилежно изучала заведенный у Спейтов порядок. Ужинали они ровно в полседьмого, пока готовили – разговаривали, а потом смотрели телевизор. Спальня Спейтов была у них над моей комнатой, и я каждое утро просыпалась в шесть от звона их будильника. Без четверти семь Рита в белоснежной форме спешила вниз по наружной лестнице, и «Студебеккер» с фырчаньем уносил ее по аллее. Джек валялся в кровати до без десяти восемь. Я слышала, как он насвистывает, пока одевается.