– Такова моя история, Ксавьера. Звучит сумасшедше, ноэто правда. А сейчас все позади, так что давай забудем об этом. Смотри, ужепочти пять часов утра. Давай-ка займемся любовью.

С этими словами он обвил меня руками и нежно, но достаточносильно, прижал к себе. Весь прошедший час, когда он говорил, мы почти некасались друг друга, но сейчас его пенис начал расти. Он был не особеннодлинным, но толстым, сильным и судорожно трепетал, прикасаясь ко мне. Я нежногладила его соски, в то время как он целовал мои.

Вскоре мы потерялись в океане любви – не очень бурном,скорее спокойном, это был штиль на море, и мы плыли вместе, мягко вздымаясь иопускаясь вниз.

Мы любили друг друга без затей, и это было хорошо. Нашаскрытая эмоциональная энергия проявилась чудесным образом. Мы не трахались, негорбатились, не вкручивались друг в друга, мы просто любились. И это быловеликолепно.

Солнце почти встало, но самым ярким нашим часом былпредрассветный. И мы спали, прижавшись друг к другу, как невинные дети.

В девять утра в спальню ворвался маленький Пьер и распахнулшторы, позволив заполнить солнечному свету всю комнату. И опять моя фантазия!Комната превращалась из белой в желтую по мере наполнения ее солнцем.

Пьер выглядел восхитительно. На нем были вельветовыештанишки и закрытый джемперочек цвета слоновой кости. Он подошел ко мне ипоцеловал в нос.

– Доброе утро, как поживаете? – осведомился онвежливо. – Меня зовут Пьер, если папа еще не сказал вам об этом. А кто вы?

– Ксавьера.

– Но это не французское имя, а вы не француженка. Ямогу определить это по тому, как вы говорите.

Я рассказала ему, что мой отец хотел сына, а моя мать родилаему девочку. Мой отец еще до того, как я родилась, выбрал имя Франсуа-Ксавьер.

– Но что же произошло? – спросил он. – Тыведь родилась девочкой, да? А как же с именем?

– Да, я родилась девочкой, точно. У меня не хваталочего-то, что есть у мальчиков. Поэтому отец решил: раз я не оправдала ожиданий,он не даст мне полное придуманное им имя. Он отсек имя Франсуа и добавил букву«а». И я стала Ксавьера. Тебе понятно, маленький Пьер?

– Да-а-а, – тяжело вздохнул он, но, кажется, былне столько занят разговором, сколько созерцанием моей правой груди, неосторожновыскользнувшей из-под простыни.

Отец приказал ему идти и приготовиться к завтраку, и мывтроем провели день в теплой семейной обстановке.

В полдень Мишель и я снова любились, и теперь Пьер вертелсярядом и даже принял в этом участие, играя с моими грудками, пока его папа вовсютрахал меня.

Что за пример для маленького мальчика! Я не могу открыторекомендовать такие отношения как идеальные для отца и сына, даже дляобладающих достаточным тактом и инстинктом, чтобы правильно их регулировать.Уверена, что это может быть неразрешимой проблемой.

Мишель с гордостью сказал Пьеру и мне, что когда мальчикубудет двенадцать или около того, и он созреет для трахания, Мишель призоветменя, чтобы я могла принять его невинность. Я сказала, что подумаю об этом.

День кончился очень быстро, наступил вечер, и мы с Мишелемприсоединились к Хоффманам для обеда. Он нравился им так же, как и мне, и мывчетвером великолепно провели вечер, а также ночь – в великолепном свинге.

Слишком скоро я должна была сказать «прощай» Мишелю, отбываяс Лео и Марикой в Амстердам. К счастью, Европа не слишком огромная, и куда бы яни поехала, до Парижа будет рукой подать самолетом. Я была уверена, что наши сМишелем пути снова пересекутся.

Амстердам, куда я прилетела вместе с Лео и Марикой послесказочного пребывания во французской столице, явил собой зрелище совершеннопротивоположное тому, которое предстало передо мной в апреле. Я возвращалась вГолландию из США в совершенно подавленном настроении, к тому же то утро было наудивление холодным и дождливым.

Покинуть Нью-Йорк пришлось под давлением ультиматума,предъявленного мне американским правительством: уехать добровольно в течениедесяти дней или быть депортированной. Я предпочла тихо и мирно уехать.

Через шесть часов после рассвета, находясь в аэропортуШипхол, я увидела ожидавшую меня мать. Она была на грани нервного срыва, ивнезапно я поняла почему. У входных ворот скопилась толпа репортеров, жаждущихзаснять меня с моим щенком и кучей чемоданов. Шесть лет тому назад я покинулаГолландию никому не известной секретаршей; теперь я была всемирно известноймадам и автором самых раскупаемых книг.

Репортеры принадлежали к крупнейшим телеграфным агентствам игазетам Голландии. В Америке я привыкла к прессе и даже заставила себя ееполюбить, потому что они помогли проталкивать мою книгу. Но в Голландиижурналисты лезли из шкуры вон, чтобы исказить мой облик. Может быть, ониревновали; в конце концов каждый пишущий мечтает сотворить бестселлер, а яэтого добилась не затратив N-е количество лет на нищенски оплачиваемую работурепортера.

Голландские власти тоже забросали меня вопросами, нодругими, о моем четырехмесячном щенке Бэйджеле: «Где вы раздобыли эту собаку?Сколько ей лет? Какого она пола? Цвет? Порода? Родословная? Что означаетБэйджел по-голландски? Это щенок неплановой вязки? Какие уколы сделаны собаке?Какая организация их делала? Имя доктора?»

Затем, заставив меня заполнить гору бланков, они забрали отменя Бэйджела на две недели для карантинного наблюдения. Когда его тащили вклетку, он лаял и вопил на весь аэропорт. А я с иронией подумала, что КсавьераХолландер прибыла в Голландию для того, чтобы обрести свободу, а ее щенок –тюремное заключение.

Мать была рада возвращению блудной дочери, но одновременно вмоем присутствии было нечто неловкое. Ее шокировали подробности моей прошлойжизни. Мой отец до войны написал несколько книг, и она надеялась, что я пойдупо его стопам. Когда я была подростком, она однажды сказала мне:

– Ксавьера, я знаю, что ты любишь писать и тебенравится бить редактором школьной газеты. Так почему ты не займешься серьезнымсочинительством?

Тогда я не слишком много об этом думала. И я уверена, мать ипредставить себе не могла, что я стану автором знаменитой секс-книги!

– Ксавьера, – сказала она спустя несколько днейпосле моего возвращения, – почему ты не напишешь книгу о бабочках или очем-нибудь вроде этого, почему ты все время пишешь о сексе?

– Но, мама, – ответила я, – главным образом япишу о пчелках и птичках!

Однако, сейчас, когда я оказалась дома, было труднооставаться фривольной, потому что пришлось столкнуться с реальностью –хронически больным отцом. Он перенес удар в 1965 году и с годами параличпрогрессировал. Только ежечасная забота и уход матери поддерживали его в живых.