И вот – премьера! Первая премьера в нашей жизни.

Я смотрю сквозь дырочку в «жёлтом» занавесе.

Зрителей полный зал. Все пришли.

Я поворачиваюсь к своим друзьям. Мы волнуемся.

Баран всё время застёгивает и расстёгивает на своём сером пиджаке без рукавов единственную пуговицу и бормочет свою роль: «Ну и что?.. Допустим… Короче, чего ты хочешь?!»

Гоша входит в образ. Он одет в белую сорочку и чёрные брюки.

Когда я увидел Гошу в таком праздничном наряде, я недоверчиво спросил:

– Разве так должен выглядеть мужчина неопределённого возраста?

– Не уверен, – ответил Гоша. – Но уже поздно что-то менять.

Я поправляю на носу старые бабушкины очки с толстыми стёклами. Они всё время спадают с носа. К тому же сквозь них практически ничего не видно. Я, можно сказать, передвигаюсь на ощупь.

– Пора, – произносит Гоша.

Он заводит будильник, который, как написано в пьесе, должен изображать «едва слышное, можно сказать, отдалённое» тиканье часов.

Будильник громко тикает и внезапно разражается оглушительным звоном.

Гоша сердито стучит по нему кулаком.

Будильник замолкает и, как ни странно, начинает «едва слышно тикать».

– Ну! – хрипит Баран и подталкивает Гошу к занавесу. – С Богом!

Гоша вываливается в зал с диким воплем:

– Как давно я покинул этот дом!

Он брякается на пол, смотрит в потолок и заунывно воет:

– Не-ебо! Я давно-о не видел тебя-я-а!..

Следом выскакиваю я. Придерживая бабушкины очки, я чуть было не спотыкаюсь о Гошу и испуганно ору:

– Кто вы?!

Гоша почему-то хватает меня за ногу.

– Я-а-а? – ревёт Гоша.

Я пытаюсь вырвать ногу из цепких Гошиных пальцев.

Гоша хватает меня за вторую ногу.

– Это ты?! – кричу я и валюсь на Гошу.

Гоша подхватывает меня. Бабушкины очки летят с моего носа вниз и стукают Гошу по лбу.

У бабушки очень тяжёлые очки.

– Да… это я… – Гоша потирает ушибленный лоб.

Неожиданно занавес падает и перед публикой предстаёт ошалевший Баран.

Лицо у него такого же цвета, как упавший занавес.

Я продолжаю барахтаться на Гоше. У Гоши никак не получается спихнуть меня с живота.

Я стараюсь выкрикнуть:

– Я узнал тебя!

Баран мычит:

– Ну и что?

Наконец я вскакиваю на ноги.

– Это же ты?! – кричу я и неожиданно чихаю.

Баран садится на пол. Видно, ноги не держат.

– Допустим… – кряхтит Баран.

Я тоже сажусь рядом. Подбираю бабушкины очки и напяливаю их на нос.

– Как давно мы не виделись, – говорю я Барану. – Мы – три давних друга.

Пропустив половину текста, Баран произносит:

– У меня нет для вас игрушек!

Гоша подсаживается к нам и тоже говорит какую-то ерунду:

– Ничего! Не переживай! Мы их купим!

– А то! – кивает головой Баран.

Полный провал! Только я верен тексту. Я говорю:

– Когда я снимаю очки, весь мир кажется мне добрым и размазанным…

Хотя это совершенно не к месту. Полная белиберда…

Гоша молчит. А он должен произнести:

– Ты опечалил его…

И Баран молчит. Он снимает с себя серый пиджак без рукавов и набрасывает его на Гошу. Прямо на голову.

Гоша снова молчит. А он должен медленно встать на ноги, подобрать с пола серый пиджак без рукавов, надеть его и, посмотрев на небо, произнести:

– Да, будет дождь… Пора в дорогу!

И тиканье часов должно усилиться.

А потом должен опуститься занавес.

Но ничего этого не происходит.

Зрители смотрят на нас, едва сдерживая рыдания. Или гомерический хохот. Я не вижу через бабушкины очки.

Потом полковник Борис Моисеевич, утерев слёзы, говорит нам:

– Орлы! Сейчас будем чай пить! С яблочными пирогами!

Видно, других пирогов в нашем городе не пекут.

Я получил письмо.

На первый взгляд оно показалось мне странным.

На конверте был указан только мой адрес. А в графе «Адрес отправителя» написаны лишь две буквы:

«А» и «О».

С такими инициалами я никого не знаю.

Но самое удивительное, что на конверте стоял штемпель с датой отправления – 20.12. Это значит – двадцатое декабря. А год я вообще не смог разобрать. Он плохо пропечатался.

Получается, письмо было послано четыре месяца тому назад. Даже чуточку больше.

Сегодня двадцать первое апреля. Через двадцать дней мой день рождения!

Я вскрыл конверт. В нём лежал тетрадный листок.

На листке я прочитал:

«Ты никогда меня не простишь! Я знаю. Но всё-таки прости меня. Больше я ничего не хочу от тебя. Пожалуйста, прости меня! Моя глупость будет наказана. Она уже наказана. Пожалуйста, прости меня».

И всё. Я повертел листок. Больше ничего.

Я снова пробежал глазами письмо.

Знакомый почерк.

Только это не её почерк. Я помню её почерк. Он такой наклонный и ровный.

А это какие-то каракули.

И потом, инициалы – «А. О.».

Да нет у меня таких знакомых. Ни в нашем городе, ни на всей Земле.

Я положил письмо на тумбочку и задумался.

Вот кто-то четыре месяца тому назад взял ручку и написал мне эти слова в надежде, что я получу их вовремя и что-то изменится в его или в её жизни. Но письмо затерялось где-то. А потом всё-таки нашлось. Только поезд ушёл, как любит повторять моя бабушка. И, когда она говорит это, мне всегда становится одновременно и грустно, и спокойно, и весело на душе.

И вот почему.

Однажды мы с мамой (мне было тогда года четыре) собрались куда-то ехать. Я уже не помню куда.