Ну так что, задавала себе вопрос Оля: магия, вампиры, преступники, семья гордых готов – какую тайну скрывает подруга Гликерия? Да точно – подруга? И скрывает ли?..

А пачули – что-то смешное и старушечье было в этом слове. Совсем не стильное что-то. И очень старомодное. Может, духи с пачулями потому, что Гликерии и правда двести лет? Бред… Пачули, пачули, пачули… Вот ведь…

Беспощадный зимний ветер весь день драл в мелкие лоскуты снеговые тучи, осыпал ими степь и город. К вечеру он нагнал с моря новых туч, тяжёлых и влажных. А сам затих.

И вот теперь тёмная ночь окутала старый дом на морском берегу. Ветер оборвал провода, а лазить на столб, чтобы их починить, не умели ни мама, ни девочка. Помочь им было некому. Здесь, на пустынном краю земли, они были совсем одни. Но такая трудная жизнь была их выбором. Так что мама и девочка боролись с возникшими трудностями и не отчаивались.

Ни звёздочки, ни огонька нельзя было разглядеть в степи и над морской гладью. Но в маленьком доме уже топилась дымная печь, и простые толстые свечи освещали кухню.

Завтра будет день, и помчится к городу машина по тряской дороге, и электричество вернётся в дом. А сегодня мама и девочка, устроившись в кресле поближе к огню, открыли ноутбук и вошли в почтовую службу.

* * *

В одни из выходных куда-то запропастился Сашка, писал скудные сообщения, но сам не показывался. И в понедельник… заявился в школу в чёрном длиннополом пальто, вязаной шапке-виллевалке, чёрных кожаных штанах, чёрном френче с воротником-стойкой, зажатым большим египетским крестом. А в брови-то, в брови – пирсинг! Свежепробитый – видно, что кожа вокруг покрасневшая, напряжённая.

– Макушев… О-о-о… – сразу обступили его одноклассники и приятели. И не находили слов.

Не нашёл их и Костя Комков. Он сделал проще: презрительно глянул на Сашку и, не останавливаясь, пошёл дальше – но при этом обтёр пальцы о рукав чёрного пальто. Пальцы оказались в чём-то типа побелки… И Сашка растерялся – Оля это заметила. Комков снова, да, снова унизил его…

– Костик, ты чего? – пробормотал Сашка, пытаясь отряхнуться.

Обернувшись, этот самый Костик пропел:

– Новый гот, новый гот! С новым готом, с новым счастьем…

А затем высунул язык и потыкал в него двумя пальцами, изобразив, видимо, что его прямо-таки рвёт от увиденного.

Макушев вздохнул и посмотрел вдаль. На его лице отразилась гордая покорность судьбе. Наверное, подумала Оля, так переносили насмешки настоящие готы. Наверное…

Пальто и шапку пришлось оставить в раздевалке, к сожалению. Да и пирсинг Сашку пытались заставить снять – и классная руководительница, и завуч. Собрав вокруг себя группу зрителей, он принялся вытаскивать из брови массивную резную гантельку. Показалась кровь и алой струйкой потекла по щеке…

– Всё, всё, Саша, прекрати! – перепугались учительницы. – Оставь так. Снимешь после… Как заживёт…

Так Саша отвоевал своё право на имидж.

– Я порезал палец бритвой, – по секрету зашептал он Оле и эту самую бритву показал, – и этим же пальцем нажал на гантельку. Кровь и брызнула. Убедительно получилось?

Оля долго не могла прийти в себя – она, как и все, не подозревала, что это розыгрыш, и испугалась. Какой же Сашка отчаянный…

А какой симпатичный! Бесспорно, новый образ шёл ему, отрастить волосы – о чём уже давно не раз повторял Сашка, это дело времени. Так что…

– Одобряешь? – показавшись Гликерии в полном параде, спросил Сашка.

Дело происходило на ступеньках школы во время большой перемены. Девочки отправлялись в ларёк за леденцами и жевачкой. Сашка подошёл к ним – его пальто развевалось на ветру, как плащ демонического героя. Оля замерла: что скажет Гликерия её парню, что?

– Ну, если это соответствует твоей внутренней сущности, – улыбнулась Гликерия, – то носи, конечно. Но это у тебя как? Просто одежда или по убеждению? Я имею в виду принадлежность к культуре.

– Это – всё! – широко взмахнув полами пальто, воскликнул Саша.

– Тогда будь королём. – Гликерия улыбнулась.

– Буду!

* * *

Он подарил Оле перстень – серебряный, надевающийся сразу на два пальца. Роза и крест, переплетённые между собой цепью… Точно такой же сам Сашка носил на правой руке – и просил Олю носить на левой, так что, когда они брались за руки, их кольца тоже оказывались рядом.

Он читал Оле стихи – тревожные, даже трагические, но очень, очень красивые. Он удивил Анжелику Аркадьевну, когда до него дошла очередь декламировать на уроке в «пятиминутку поэзии» – как будто впав в транс, прочитал наизусть длинное-предлинное:

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,

Над старинными томами я склонялся в полусне,

Грёзам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался,

Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне…[3]

А одноклассников он этим просто потряс – пять минут подряд рассказывать стих, не заглядывая в книжку! Да ещё такой грустно-смертельный, про древнего лысого Ворона, вестника инфернального мира. О-го-го!

Он приглашал Олю гулять в самые сумрачные, самые отдалённые уголки города. Его романтическая грусть очень трогала Олино сердце, его музыка, которую Сашка неутомимо качал из Интернета или получал от своих виртуальных друзей (он ведь вступил в кучу сообществ, что Оля сделать всегда боялась), была мрачна, но тем и прекрасна. Эта музыка лилась из Сашкиного плеера, когда они шли, обнявшись и поделив наушники на двоих. Маленький город рано засыпал – так что часто на тёмных улицах Сашка и Оля бывали совсем одни.

Они перестали ездить на скутере – и передвигались только пешком, чтобы ногами ощущать поверхность бренной земли. Оля восхищалась возвышенностью мыслей и чувств своего друга – никто, и уж тем более малоразговорчивая Гликерия, не посвящали её в сложности и страдания своей души. А душа Саши оказалась самой что ни на есть возвышенной и, как не раз повторял он сам, мучительно страдающей от тоски по недосягаемому, от несовершенства мира и засилья в нём обыденности и пошлости. Сашка тонко понимал красоту – тоньше всех людей, которых Оля знала.

Она не уставала удивляться – почему раньше в их жизни всё было так просто, что даже приходилось иногда скучать и старательно придумывать себе занятия? «Куда пойдём на выходные? – А не знаю. Всё достало. – Давай в кино. – Не прикалывает. – На дискотеку – все наши будут. – Ну давай…» Сашка теперь только понял, что ему всегда было сложно с людьми, что они тяготили его, что только в одиночестве и уединении с любимым человеком он и счастлив. О, как приятно-расприятно было это Оле слышать! Только с ней, только в уединении! Это она, она – подруга избранного, не такого, как все. Вот она и нашла себя. Оля работала над своими картинами с ещё большим воодушевлением, а Сашка выкладывал фотографии этих картин в своём блоге. Олю хвалили. Оля даже покрасила волосы в чёрный цвет и одеваться стала так, как должна подруга такого юноши.