Женщина с круглым постным лицом, в погонах майора, оторвала взгляд от бумаг на несколько секунд, чтобы произнести вечное слово всех присутствий: «Ожидайте. В порядке очереди».

Отправив Шурика на вход, она встала ближе к двери, будто надеялась, что от этого очередь подойдет быстрее, и только сейчас прочитала не замеченные за весь день стояния слова на красной табличке: «Пятница – день работы с документами. Приема нет». Анна с ужасом вспомнила, что сегодня – четверг. И стрелки часов уже встали крутой ровной линией – без пяти пять. Всё…

Сейчас из кабинета выйдет последний, возмутительно довольный человек, и времени для них уже не будет. Анна понимала, что это не катастрофа, все только переносится на следующий понедельник, и слова про несколько дней до поезда были не совсем правдой – уезжала она через две с половиной недели, – но этот сбой казался ей мутным, вдвойне досадным, потому, наверное, что предшествовала ему долгая полоса удачи.

Последний посетитель, как она и ожидала, вышел и вправду возмутительно довольный; в распахнувшуюся на секунду дверь она увидела, что майорша встала из-за стола, собирает бумаги в папку. Анна вздохнула и пошла к выходу.

Сзади, оттуда, где она провела этот бесполезный день, раздался хлопок, смачный хруст ключа в замке и вдруг – голос, тот, который говорил «в порядке очереди».

– Женщина.

Анна обернулась.

– Да, вы, вы. Приходите завтра к половине девятого.

– Так ведь не приемный…

– Приходите. Приму. Я вас запомнила.

И пошла, отбивая тяжелый ритм острыми красными каблуками, унося в глубь коридора царственный зад, окованный серой форменной юбкой.

Через минуту Анна стояла у подъезда паспортного стола и громко, навязчиво, как радист, потерявший связь с большой землей, повторяла в лицо Шурику:

– Завтра в восемь! В восемь часов! Быть здесь! Здесь! Понял?

Она подносила к самому его носу свои крохотные часики, повторяя: «В восемь, в во-семь ча-сов!», – и Шурик кивал с той же готовностью, как и во все предыдущие дни: «Подял, подял».

Потом, когда ехала на троллейбусе в Кузнечиху, думала: как это она сразу не заметила, что та женщина, если чуть убавить толщины, немного вытянуть лицо и перекрасить волосы, – вылитая Светлана Леонидовна, старшая прапорщица из финчасти, ее подружка и вообще хороший человек.

* * *

Шурик не пришел. Ни в восемь, ни в половине девятого, ни в десять.

Анна металась у подъезда под мелким, спокойным дождем, заглянула в кабинет, рассыпаясь в извинениях, просила еще минуточку подождать («Хорошо», – не отрываясь от бумаг, отвечала майорша), опять шла под дождь, не понимая, зачем это делает, и в пять минут одиннадцатого, от униженности высоко подняв голову, зашагала на остановку.

Разливался по земле теплый осенний день, она ехала в медленном старом автобусе, смотрела в окно, пробуя подсчитать, чего больше – желтых деревьев или зеленых …

В деревне сразу пошла к шпигулинскому дому. Зять шаркал рубанком длинную светлую лесину – кое-где она уже подсвечивала тусклым латунным блеском.

– Бог в помощь, Константин Сергеевич, – сказала она приветливо.

– Бог спасет, – ответил он с той же приветливостью, не отвлекаясь от работы.

– Кось, а что у тебя с матерним земельным клином?

– Ничего. Продал да с Шуркой деньги поделил.

– А Шурику?

– Какому?

– Такому.

Константин выпрямился, отложил рубанок и сказал без угрозы, даже улыбаясь, но внушительно разделяя слова:

– Ты, Анна Алексеевна, не лезла бы не в свои дела.

– Полезу, Кося, еще как полезу, – с этих слов Анна пошла на взлет. – Шурка, ну его к ляду, но ты-то!

– Что – я?

– Он же, Шурик, погибает, понимаешь ты? Купили бы ему домик или комнатку – можно найти по цене, он бы там и жил.

– Пил в смысле?

– Ну и пусть бы пил! Пусть! – Анна закричала так, что обернулся шедший другим порядком незнакомый человек в сером пиджаке. – Это ж племянник, кровь твоя, Костя!

Он опять взялся за рубанок и, сделав несколько движений, остановился:

– Ань, а чего ты отца его родного об этом не спрашиваешь? Что ты ко мне-то пришла?

– Ты же умнее, – проговорила она сквозь подступившие слезы – горячие и злые. – Вы ж его ободрали. С Шуркой ободрали…

Рубанок спорхнул с верстака и спрятался в кудрявом запущенном спорыше.

– А Люська, сестра твоя кстати, пусть подыхает? Ты знаешь, сколько лекарства стоят? Сколько врачам надо дать? Что вы привязались ко мне? Ко мне одному – что привязались вы?

– Эх, моряк ты, моряк, – глухо проговорила Анна и пошла в свой дом.

* * *

Только разувшись, не снимая плаща, она прошла в комнату, достала из шкафа массивный альбом с выцветшим видом какого-то южного города на обложке из свалявшегося коричневого плюша, нашла сделанную в ателье свадебную фотографию Шурика, взяла с полки большие ножницы, одним движением отсекла невесту, остаток положила в сумочку и заплакала.

Слезы эти были недолгими, только для успокоения сердца – вместо капель. Остаток дня она провела одна, в воинственном настроении, а утром села в автобус.

Город она знала хорошо, как здешняя, и потому до Березовой Поймы добралась без блужданий. Теперь предстояло ей среди домов запутанной пыльной окраины найти самого Шурика или «Надю», в существовании которой Анна уже сомневалась. Но вчера она обдумала все, она знала, что делать.

В полдень улицы были полупустыми, ей пришлось изрядно походить, прежде чем она встретила тех, кого искала. Двое мелких, затертых мужичков с усталым безразличием на обжаренных лицах сидели и тянули пиво на скамейке, один край которой был приколочен к стволу засохшего тополя, другой опирался на перевернутое ведро. Анна подошла к ним, уверенно поздоровалась:

– Вы здесь живете?

Один из них взглянул на Анну исподлобья, с ленивым презрением свободного человека:

– Чево надо-то?

– Вот. – Она достала из сумочки фотографию. – Я этого парня ищу. Видели его? Он глухонемой.

Тот, кто отвечал ей, отвернулся. Другой мужичок, с личиком внезапно постаревшего ребенка, коротко взглянул, сказал:

– Таких нет.

– Его Шурик зовут.

Он замотал головой.

– А Надю, женщину такую, знаете? Он у нее живет.

Вопрос о Наде оказался для них более интересным. Они переглянулись, перебирали меж собой какие-то имена и клички.

– Колюхина, что ль, Надя?

– Не знаю фамилии.

– Так она с Колюхой живет, а Колюха не глухой…