Они бросили машину у шоссе, пошли за старушкой. Та бодро семенила вперед. Настя плелась в хвосте и ныла. Ей было жарко, жалко новые кроссовки, мучили комары… Они нырнули в лес. Земля очень быстро стала влажной, послышался звон воды. Вот и гать, перекинутая то ли через болото, то ли через речушку. Бабка ловко перебралась на ту сторону, ступая мимо гати прямо в воду, благо была она в резиновых сапогах чуть не по колено. Лана заколебалась, глядя на воду, перехлестывавшую через нетолстые деревца, настеленные вкривь и вкось. Марк уже понял, что она все равно туда полезет, раз вбила себе в голову. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чего ее понесло в святое место – это ведь тоже своего рода Стена Плача. Черт их поймет, этих женщин. Вот сейчас полезет в воду и пойдет просить о ребеночке. А что ноги застудит и ничего хорошего не получится, это ей в голову не приходит. Он шагнул в воду и сжал зубы, сдерживая рвущиеся с губ резкие слова: водичка оказалась ледяной. Подхватил Лану, перенес на другую сторону потока. Потом так же – Настю. Девочка держалась крепко, чуть не задушила, и негромко, но отчетливо бормотала что-то о маразматиках и ненормальных взрослых, которых носит черт знает куда, потому что у них кризис среднего возраста, а дети страдают.

– Сейчас уроню задницей в ручей, и твои страдания будут оправданы, – прошипел Марк. – Не дави на горло, удавишь!

Выбравшись, пошли вперед. Бабка уже умелькала меж деревьев, но теперь тропа была недвусмысленно отмечена тряпочками и иконками, повешенными на окрестные деревья. Не прошло и пяти минут, как они вышли на полянку. Здесь тек ручей, над ним лежал большой камень. Выглядел он загадочно. Марк присмотрелся и понял, что чья-то заботливая рука позолотила обычный валун, застрявший посреди леса с какого-нибудь далекого ледникового периода. Остались то ли незакрашенные, то ли потемневшие от множества паломников отпечатки ладоней. Бабка уже с кряхтением поднималась с колен, крестясь и бормоча что-то. Полянка была крохотная, старуха сказала, что пойдет к машине, чтобы не мешаться.

Лана опустилась на колени, подложила ладошки на камень и молча шевелила губами. Марк, чтобы не смущать ее, разглядывал окрестности. Место напоминало языческое капище: многочисленные тряпочки и ленточки покрывали окрестные деревья подобием психоделической листвы, на камне и вокруг поблескивала щедрая россыпь блестящих монеток, в основном почему-то одно-, пяти– и десятикопеечного достоинства. На деревьях были прибиты иконки, опять же украшенные монетками, всего образков насчитали штук десять. Со своего места Марк рассмотрел Богородицу, Георгия Победоносца, Спасителя, остальные были далековато, да и не знал он всех этих седобородых старцев. Лана встала, подозвала Настю. Упрямая девчонка категорически отказалась класть ладони на камень. Лана нахмурилась, но Марк коснулся ее плеча, сказал:

– Не заставляй.

Зато все они с удовольствием умылись в ручье и пошли обратно. Марк, вздохнув, опять ступил в ледяную воду и перенес своих девушек через ручей. Потом, уже у машины, снял мокрые носки и надел кроссовки на босу ногу, рассудив, что в такую теплую погоду вряд ли простудится. Они завезли бабку в ее деревню, выслушали благодарности и благословения и поехали в Дмитров. Там первым делом заглянули на рынок, купили Марку шлепки, потому что в пропитавшихся водой кроссовках он шел по улице, оставляя за собой мокрые следы, словно заблудившийся водяной. Да еще обувь почему-то негромко, но отчетливо чавкала.

Марк помнил Дмитров времен своего студенчества и был приятно удивлен переменами: город обзавелся четко выраженной пешеходной исторической частью, отреставрировал соборы, украсился скульптурами и фонтанами. Домой вернулись вечером – усталые, но довольные. Такой вот получился семейный день. И день этот был счастливым.

Марк сидел на балконе и думал о своем прошлом и будущем. Впрочем, в этом деле всегда трудно планировать, ибо мы предполагаем, а Бог располагает. Балкон всегда казался Марку самым подходящим местом для размышлений такого рода. Здесь человек оказывается буквально над людской суетой. Он лично выкинул весной все старье, которое городские жители обожают хранить на балконах. Теперь по углам остались только запаски на машины, лыжи и Настин велик. А еще он поставил сюда кресло-качалку. Было классно ходить летом или весной на балкон, кутаться в плед и курить, особенно ночью. После того как они с Ланой занимались любовью, он иной раз подолгу сидел здесь, глядел на огни города.

Вот и теперь Марк смотрел в темное небо. Оно еще было холодное, закрытое облаками, и звуки в воздухе звенели зимние – летом все слышится совсем по-другому. Но лето придет – куда оно денется. А за ним будет осень. И если он хочет опять повести Настю в школу, а следующий Новый год встретить с Ланой, за это надо бороться. «Легко сказать. И каким же образом?» – спросил сам себя стоматолог. Вспомнишь Ланину контору, где она раньше работала, и наймешь кого-нибудь, чтобы ее неожиданно воскресшего мужа – что? Убили? Нет, такой грех он на душу не возьмет. Но вот что было бы неплохо – так это разузнать побольше о человеке, который претендует на то, чтобы стать частью их жизни.

– Настя!

Черт, опять Лизка, ну что за наказание!

– Подожди, я с тобой!

Девочки зашагали рядом.

– Ты чего такая никакая? – проницательно спросила Лизка.

– Ничего.

– А помнишь того мужика, который к тебе у школы приставал пару дней назад?

– Ну?

– Вон его машина на той стороне, мы только что прошли… Эй, ты куда?

Настя развернулась и сделала несколько шагов к машине. Она вдруг поняла, кто был этот сероглазый мужчина со светлыми волосами: ее отец. Остановившись перед капотом, девочка всматривалась в салон большими глазами, круглыми от любопытства. Желудок сжимался от какого-то сложносочиненного чувства. Где-то там, внутри, плавали гадливое любопытство и злость, потому что ведь он негодяй, мама говорила. И опасливая гордость – он потомок князей, через этого человека Настя обретет совершенно другой внутренний статус: причастности к роду, к клану, к чему-то загадочному и маняще высокому.

– Насть, пойдем… Насть, ты чего? – Лизка маялась рядом, но не уходила, не желала бросать подружку наедине с человеком, которого она для себя классифицировала как маньяка.

Дверца распахнулась, мужчина встал на тротуаре, внимательно посмотрел на девочку. Несколько секунд они просто молчали, потом он в два шага преодолел разделявшее их расстояние, теперь Настя снизу вверх смотрела в глаза того же оттенка, что и у нее самой. Лизка как-то примолкла, приоткрыла рот, переводила взгляд с подруги на маньяка, вдруг осознав, что они как-то уж слишком похожи для чужих людей.

– Здравствуй, Настя, – сказал Вадим.

– Здравствуйте, – отозвалась Настя, которой даже в голову не пришло сказать «папа». Не до такой степени дура.

Они опять помолчали. Потом Настя, словно очнувшись, протянула руку, сказала:

– Покажите мне, пожалуйста, перстень.

Мужчина заколебался. Брови его удивленно взлетели под светлую челку, потом он потянул за кольцо и с некоторым трудом, но все же снял его. Положил перстень в протянутую лодочкой ладошку. Настя осторожно крутила в пальцах теплое тяжелое кольцо, внимательно разглядывая герб. Вообще-то она хотела сфотографировать его, но почему-то побоялась. Потом протянула кольцо Вадиму, сказала: