Тем временем Горький стал сам себе издателем, объединившись с издательским домом «Знание». Он перетянул сюда большое число писателей-реалистов, в их числе – Леонида Андреева и Ивана Бунина. Андреев, хотя и не принадлежал ни к какой политической группировке, сочувствовал революции. Он охотно высмеивал царя, чье нелепое присутствие во главе государства искажало русский пейзаж. Время от времени он принимал участие в тайных студенческих собраниях. Охранка не спускала с него глаз. Однако, восхищаясь Андреевым, Горький упрекал его в том, что он писатель-одиночка, слишком много размышляющий, терзаемый мучениями, удаляющийся от жизни масс, чтобы с наслаждением погрузиться в извращенную интроспекцию. Их дружба то и дело прерывалась бурными ссорами. Что же до Бунина, поэта и новеллиста, утонченного и резкого одновременно, то он упорно сторонился всякой подрывной деятельности, что раздражало Горького. Связывало их только общее негативное отношение к декадентским литературным тенденциям, культивируемым в мелких литературных обществах Санкт-Петербурга и Москвы. Однако Бунин критиковал эти «новшества» с точки зрения сугубо эстетической, тогда как Горький осуждал их, видя в них проявление буржуазного духа.

Этот пресловутый «буржуазный дух» стал его любимой мишенью. Он питал почти физическое отвращение к классу собственников, которое, однако, отчасти было залогом его успеха. Свое литературное кредо он выразил в письме к писателю С. Н. Елеонскому: «Для кого и для чего Вы пишете? Вам надо крепко подумать над этим вопросом. Вам нужно понять, что самый лучший, ценный и – в то же время – самый внимательный и строгий читатель наших дней – это грамотный рабочий, грамотный мужик-демократ. Этот читатель ищет в книге прежде всего ответов на свои социальные и моральные недоумения, его основное стремление – к свободе, в самом широком смысле этого слова; смутно сознавая многое, чувствуя, что его давит ложь нашей жизни, – он хочет ясно понять всю эту ложь и сбросить ее с себя». (Письмо от 13 сентября 1904 года.)

Чем больше росла популярность Горького в салонах, университетах и на заводах, тем сильнее ультраправые круги начинали опасаться его. В конце 1903 года подосланным ими человеком на него было совершено покушение с целью убийства. Как-то вечером, когда он прогуливался по берегу Волги, на него напал незнакомец, нанесший ножом удар в область сердца. К счастью, лезвие, проткнув одежду, уперлось в портсигар. Новость об этом покушении потрясла общественное мнение и сделала Горького еще более дорогим сердцам всех тех, кто видел в нем выразителя народного недовольства. Вскоре пьесе «На дне» была присуждена важная литературная премия, Грибоедовская. Горький же уже задумал новую пьесу, «Дачники».

Однако политический климат в России никоим образом не располагал к занятиям литературой. После бомбардировки Порт-Артура испортились отношения с Японией, а кроме того, японцы заняли Корею. Абсурдность этой далекой войны, бессилие высшего российского командования, кровавые потери в солдатских рядах подливали масла в огонь революционных страстей. От митингов до политических убийств – над единством нации нависла угроза. В рядах правых царила неуверенность в завтрашнем дне, среди левых росла вера в сокрушительный катаклизм, который свалит режим. Горький, конечно же, осуждал разжигание конфликта и призывал народ выступить за немедленное подписание мира.

Во время этих волнений он узнал о смерти Чехова, который скончался 2 июля 1904 года в Германии, в маленьком городке Баденвейлер. Хотя Горький и готовился к этому преждевременному концу, эта новость потрясла его, словно уход из жизни нежно любимого родителя. Тело было репатриировано, и в Москве Горький присутствовал на похоронах, бок о бок с Шаляпиным, с горечью отметив ничтожность и безразличие толпы, которая следовала за останками этого писателя, такого достойного, такого скромного и такого сильного. Но уже на следующий день его снова завертел вихрь повседневной жизни. Перед лицом ужасающих событий на фронте и репрессий власти в тылу он не мог сдержать ядовитую злобу. На этот раз он, не колеблясь, призывал прибегнуть к силовым методам, чтобы противостоять представителям власти. Во время одного митинга он воззвал к народу: если 28 ноября на улицах будут демонстрации, нельзя давать бить себя и топтать; нужно использовать револьверы, ножи и собственные зубы.

В том же месяце, в ноябре 1904 года, актриса Комиссаржевская поставила третью пьесу Горького, «Дачники». В ней Горький снова нападает на интеллигентов-декадентов из буржуазии, которые прячут свою духовную слабость за пустыми либеральными формулировками, и противопоставляет им развитой пролетариат, энергичный и ясно мыслящий, единственную надежду России. Такое отношение к боязливым либералам тут же вызвало одобрение социал-демократов и в особенности самой решительной их фракции, которая знать не желала литературу «аполитичную». Не являясь членом этой партии, Горький стал ее главным лидером. На премьере «Дачников» публика бесновалась. После завершения пьесы раздались крики и свист. Дирижировали беспорядком из ложи, в которой находились Мережковский, Философов и сотрудники «Мира искусства». В партере возмущенные монархисты и либералы заглушали экстремистов, которые кричали гению: «Товарищ! Спасибо! Ура! Долой мещанство!» И тем, и другим казалось, что они присутствуют не на театральной постановке, а на политической демонстрации или на митинге. Что же до Горького, то он пребывал в полном восторге оттого, что вызвал эту бурю. Невзирая на суматоху, он даже вышел на край сцены вместе с актерами. «Первый спектакль – лучший день моей жизни, вот что я скажу тебе, друг мой! – писал он жене. – Никогда я не испытывал и едва ли испытаю когда-нибудь в такой мере и с такой глубиной свою силу, свое значение в жизни, как в тот момент, когда после третьего акта стоял у самой рампы, весь охваченный буйной радостью, не наклоняя головы пред „публикой“, готовый на все безумия – если б только кто-нибудь шикнул мне. Поняли и – не шикнули. Только одни аплодисменты и уходящий из зала „Мир искусства“. Было что-то дьявольски хорошее во мне и вне меня, у самой рампы публика орала неистовыми голосами нелепые слова, горели щеки, блестели глаза, кто-то рыдал и ругался, махали платками, а я смотрел на них, искал врагов, а видел только рабов и нескольких друзей… Удивительно хорошо все это было. Чувствовал я себя укротителем зверей, и рожа у меня, должно быть, была зело озорниковая». (Письмо от 12 ноября 1904 года.)

Либеральная пресса была сурова и ставила автору в упрек то, что он упустил из вида мучения совести и никак не затронул тему внутреннего совершенствования, без чего не может быть настоящих интеллектуалов. Но Горький смеялся над психологией, этой буржуазной выдумкой. Он был певцом чувств сильных и простых. Герой пьесы, пролетарий Влас, был противопоставлен в своей здоровой жестокости смешной поэтессе Калерии. На следующий день после генеральной репетиции один журналист написал, что сегодня на сцене кричит один Влас, но завтра в жизни примутся кричать тысячи Власов. На это Горький и надеялся.

С 1901 года, чтобы дать отпор социалистической пропаганде, правительство придумало создать рабочие организации, которые контролировались бы агентами охранки. Один из этих агентов, ловкий поп Гапон, сформировал в Петербурге обширную организацию заводских рабочих, убеждая их, что всеми своими бедами они обязаны не понимающему их хозяину завода, но царь, который любит их, как своих детей, сможет понять их чаяния. Это движение, имевшее целью пробудить в рабочих массах любовь к суверену, имело успех, который превзошел все ожидания затеявших его. Опьяненный своей популярностью, Гапон решил организовать в воскресенье 9 февраля 1905 года огромную мирную демонстрацию. Толпа рабочих, с женами и детьми, неся впереди иконы и хоругви, должна была предстать перед императором, чтобы передать ему петицию с просьбой о защите и об избрании всеобщим голосованием Учредительного собрания.