«Что делать? Бежать в ГПУ? Но кто мог меня видеть сейчас?..»

Он украдкой оглянулся и увидел, что улица позади пуста. Никто за ним не следил.

«Вздор! Выбросить бумажку, забыть и никогда больше о ней не вспоминать!..»

Он вынул из кармана записку, скомкал в кулаке, оглянулся, ища куда бросить, и не смог перебороть себя — кругом было полно окурков, битого стекла, обрывков газет, но мусорить на улице Алеша был не приучен.

«Кину в арке!»

Поравнявшись с зевом проходного двора, он машинально бросил взгляд вверх и увидел жестяную табличку с номером «15» и потускневшей под слоем многолетней грязи, некогда золотой надписью вокруг «Застраховано в обществе Братьев Лемонье и K°». В полумраке арки смутно различалась чья-то фигура. Незнакомец ждал.

Алексей сглотнул некстати наполнившую рот слюну и медленно, будто кролик в пасть удава, тронулся к поджидавшему его человеку…

* * *

— А вы очень похожи на своего отца, Алексей Владимирович, — не представляясь, сообщил мужчина Алексею, когда тот остановился перед ним.

Несомненно, это был тот самый тип с портрета, который чекист «подарил» Еланцеву. Уж кто-кто, а юный архивариус никогда не жаловался на свою зрительную память, тем более что это лицо он имел возможность изучить вдоль и поперек.

Незнакомец был худощав, невысок — Алеша великаном себя не считал, но тот с трудом доставал макушкой до его подбородка — хотя впечатление слабосильного не производил. Вообще он показался молодому человеку похожим на сжатую пружину, готовую стремительно распрямиться. Распрямиться — и горе тому, кто окажется у нее на пути. Алексею почему-то на пути у него становиться не хотелось.

— Вы знали моего отца? — спросил он, внутренне коря себя за глупый вопрос, но иного придумать просто не мог — в голове царила странная пустота.

— Отчасти, — улыбнулся мужчина. — И сейчас знаю. Он передавал вам привет.

Еланцев-младший смешался. Несомненно, визитер прибыл ОТТУДА. Из той далекой «заграницы», где Алеше побывать так и не удалось и где, если верить советским газетам, «окопалось контрреволюционное отребье». Его долг, как советского гражданина, велел срочно бежать в ГПУ, чтобы помочь схватить и предать революционному суду этого врага «трудового народа». Но вот причислить себя к «трудовому народу» молодой человек не мог. Не мог никак. Образ отца уже начал размываться в его памяти, но встать на сторону его противников юноша не смог бы никогда. Занимать нейтралитет, сколько это было возможно, — да, но стать врагом — никогда.

— И где он сейчас? — задал Алеша наконец вопрос. — Во Франции?

— Почему вы так решили?

— Он же был белым офицером. Ротмистром, если не ошибаюсь.

— Полковником. Но почему был? Он и сейчас полковник.

— Даже так? Но особенного значения это не имеет. И он только просил передать привет?

— Нет, не только. Я готов переправить вас к нему. Вы ведь хотите его увидеть?

— Хочу, но… Я гражданин Советской России, господин… извините, не знаю, как вас по имени-отчеству…

— Это неважно.

— Я… Я не могу. Дело, которому служил мой отец, обречено, и я не хочу… Одним словом, я не хочу ничего менять в своей жизни.

— Вы готовы всю оставшуюся жизнь служить в архиве? Большевикам?

— Почему? Я намерен закончить университет…

— Бесплодные мечты, мой друг. Клеймо «бывшего» будет довлеть над вами до самой старости. Если большевики не решат окончательно очистить от подобных вам и мне Россию задолго до того, как вы достигнете преклонного возраста.

— Это вражеская пропаганда. Большевики готовы возвратить многое из старого. Тот же НЭП, попытки наладить отношения с Европой…

— Это лишь временное отступление. Все очень скоро изменится. И изменится к худшему.

— Я вам не верю.

— Хорошо, — легко согласился незнакомец. — Я готов дать вам время обдумать мое предложение. Допустим — неделю. Вам это подходит?

— Вряд ли я передумаю.

— Как знать. Меня не ищите — я сам вас найду. И не говорите никому о том, что мы виделись. Пользы от этого не будет. Ни вам, ни мне…

Алексей повернулся и пошел к выходу, но мужчина снова его окликнул:

— Постойте. Может быть, с этим вам будет легче думать?

Он протягивал юноше чуть помятый, хитро свернутый листок бумаги.

— Почитайте на досуге.

Подчиняясь гипнозу его голоса, Алеша развернул листок и прочел:

«Алеша! Дорогой мой сынок…»

— Что же вы сразу… — поднял от письма взгляд молодой человек, но в арке уже никого, кроме него, не было.

Поезд трясся на стыках рельсов уже седьмой день.

Давно уже скрылись позади, в удушливом паровозном дыму Волга, башкирские степи, Уральские горы, шумная привокзальная площадь Челябинска, провинциально-сонный Курган, промелькнул еще один кусочек степи под Петропавловском, уплыл в ночь так и не увиденный толком Омск… Алеша, конечно, знал, что Россия велика — география в гимназии была у него одним из любимейших предметов. Но одно дело рассматривать бескрайние российские просторы на карте, следуя указкой за тоненькой красной линией, соединяющей Петроград с далеким Владивостоком, а другое дело — самому проехать без малого три тысячи верст и знать, что до финала еще ох как далеко.

Конечно, разруха понемногу уходила в прошлое. До прежнего же порядка на железной дороге, который Алексей помнил по ежегодным поездкам с маменькой и няней на юг, к Черному морю (отцу, занятому на службе, всегда было недосуг, но для мамы с ее слабыми легкими Крым оставался единственным спасением до самого рокового шестнадцатого года), еще было далеко. Чего только стоили переполненные «купе», в каждом из которых вместо четырех, положенных по задумке неведомого конструктора, пассажиров, ютилось самое меньшее шесть-семь человек. Добавьте сюда безбилетников, с риском для жизни устроившихся на крышах, так что пассажиры купе половину дороги имели счастье любоваться в окно свисающими оттуда ногами в драных сапогах, лаптях, а то и голыми пятками в коросте несмываемой грязи. А постоянный гвалт, мат, вопли грудных младенцев, визг гармошек, порой игравших с разных концов вагона диаметрально противоположные мелодии? А грязь, вонь, едкий махорочный дым, висящий настолько плотными пластами, что казалось, будто на них можно подвесить пресловутый топор? А необходимость выскакивать на станциях, если требовалось набрать кипятку, купить какой-нибудь снеди или элементарно справить нужду? А потом до хрипоты спорить с кем-то, преспокойно занявшим твое место на железном основании «вас тут не сидело».

Ничто не сплачивает людей так, как долгая совместная дорога. Еланцев-младший всегда плохо сходился с новым для себя человеком из-за врожденной скромности, деликатности и всего прочего, что папенька с солдатской простотой называл «интеллигентским слюнтяйством». Но тут, в новой для себя обстановке, почувствовал, как эти качества куда-то улетучиваются сами собой. Уже на второй день пути он знал по именам всех своих соседей, вкратце ознакомился с их полными горестей биографиями и успел поведать свою, понятное дело, умолчав о некоторых подробностях, в это неспокойное время могущих оказаться роковыми. Да и стоило ли надеяться, что кто-нибудь из его товарищей поневоле отважится поведать первому встречному полную версию своей «Книги Жизни»? Поэтому дорожные рассказы воспринимались как чистая беллетристика, степень занимательности которой зависит исключительно от литературных талантов автора.