— Никто не может меня огорчить.

Кто знает? Возможно, если бы он мог заплакать, то сейчас разразился бы рыданиями и все сложилось бы совсем иначе.

Но он не умел плакать. Вместо него внезапно разрыдалась Луиза и, закрыв лицо ладонями, выбежала из комнаты и скрылась на кухне.

Утром, в тусклом свете комнаты, все показалось ему не таким очевидным, как вчера, но, поскольку все уже было решено, его это не встревожило.

Он слышал, как мадам Ланж встала и отправилась на шестичасовую мессу. Несколько минут спустя он поднялся с кровати, как планировал, поскольку это был единственный момент за весь день, когда он был уверен, что никого не встретит в столовой.

Он обул свои домашние туфли, накинул на пижаму пальто. У него никогда не было домашнего платья. Ему не нужен был свет, и он на ощупь направился вниз, не сделав ни одного неверного движения, не издав ни единого звука, открыл ящик, взял револьвер и патроны и поднялся к себе.

Из-за холода он снова лег в постель, но глаза не закрывал. Оставалось еще обдумать кое-какие детали, идти на попятную он не собирался.

Сосредоточившись на деталях, он мог отвлечься от унылых мыслей о мире, который этим утром напоминал ему огромное пустое пространство, где он барахтался один, не понимая, зачем это делает.

Например, когда мадам Ланж вернулась с мессы и принялась разжигать огонь, а знакомый запах горящего дерева и керосина проник под его дверь, он подумал: «Зачем?»

Это могло бы поставить все под сомнение. Завтра, послезавтра или на следующий год пришлось бы начинать все сначала.

Поэтому он старался сосредоточиться на деталях своего плана. Сначала ему пришло в голову притвориться, что он уезжает сегодня утром. Он мог сделать свой отъезд вполне правдоподобным. Допустим, пока мадам Ланж будет убирать в комнатах, он откроет входную дверь и постоит немного на пороге. Это произойдет, когда она будет в комнате Стана, в задней части дома.

Затем он бегом поднимется по лестнице, чтобы сообщить ей:

— Мне нужно срочно уехать. Я только что получил телеграмму, мой отец при смерти.

У него не будет телеграммы в руке. Ему будет достаточно сделать вид, что он положил ее в карман. Когда речь идет об умирающем или покойном, люди не решаются задавать вопросы или выражать недоверие. Это давало ему все права.

Он соберет свой чемодан. Она ему в этом поможет. Ей незачем касаться его пальто, в кармане которого будет лежать револьвер.

Он доедет на трамвае до вокзала, где оставит свои вещи в камере хранения и дождется наступления вечера, неважно где, в каком-нибудь месте, где он не рискует встретить знакомых.

На самом деле он уедет ночным поездом, который отправлялся из Льежа в двадцать три часа сорок пять минут. Он возьмет билет до Берлина, сойдет в Кельне, где пересядет на поезд до Гамбурга. Он часто мечтал о Гамбурге, потому что там был большой порт, а он никогда не видел порта. Он даже моря никогда не видел.

Он позавтракал яйцом, как делал это каждое утро, забыл поздороваться с Луизой, не подумал о том, что Мишель, как обычно, еще спит в соседней комнате.

Его идея была не так хороша, он обнаружил это чуть позже, когда сел заниматься в столовой. Лучше, если история с телеграммой произойдет после, а не до события. Во-первых, потому что ночью это сделать будет проще. Во-вторых, потому что Мишель мог никуда не ходить сегодня вечером.

Он продумал множество других вещей. После обеда он отправился в библиотеку и сел за стол в пальто, поскольку в его кармане находился револьвер и он побоялся оставить его на вешалке.

Даже несмотря на сгущающиеся сумерки, приближение назначенного часа, обволакивающее его тепло, он не чувствовал себя возбужденным, и ему казалось, что никогда в жизни он еще не был так спокоен.

Бросив взгляд на стенные часы библиотеки в половине пятого, он ощутил лишь небольшой дискомфорт. Именно в это время он все предыдущие дни волей-неволей отправлялся подглядывать в замочную скважину и сейчас тоже испытал искушение сделать это в последний раз. Странно, но он страдал при мысли о том, что эти двое были в комнате, а он не мог их увидеть.

Это не было ревностью. Он не хотел ревновать. Со вчерашнего дня все стало ясно, и он не позволял себе ставить свои мысли под сомнение.

Нужно было просто переждать этот неприятный момент. Он следил за стрелками часов, представляя, как мадам Ланж загружает углем свою печку и регулирует вентиль прежде, чем уйти, как она семенит затем по улице вдоль домов и входит в большую церковь, бормоча молитвы.

Он видел, как Луиза поднимается с кресла, словно по сигналу, направляется к двери в гранатовую комнату, где с безучастным видом садится на край кровати.

В половине шестого его перестало мучить это тягостное ощущение, потому что мадам Ланж вернулась домой, и он, в свою очередь, мог выйти на улицу. Он прошел мимо изгороди пустыря — именно это место он выбрал для своих целей, не из-за воспоминаний о том, что здесь произошло, не из-за сентиментальности, которая все бы испортила, а просто потому, что это действительно было стратегически верное место.

Во-первых, здесь почти всегда было пустынно. Во-вторых, менее чем в двадцати метрах начиналось сплетение узких улочек, в которых он легко мог бы затеряться, не опасаясь преследования.

Его первой мыслью было дождаться Мишеля на середине моста, через который все постояльцы неизбежно проходили, отправляясь в город и возвращаясь обратно, и по которому после определенного часа почти никто не ходил. Но затем он подумал, что вода является хорошим проводником звука. Выстрел наделает больше шума, чем в любом другом месте, и его могут услышать с обеих сторон моста.

На город опустился туман. Ему это не нравилось. Он старался избежать малейшего романтизма. Ему не хотелось, чтобы это походило на любовную драму.

Во время ужина он объявил:

— Мне нужно сходить к своему преподавателю.

Поскольку мадам Ланж никак не реагировала, он решил, что она его не расслышала, и хотел уже повторить свою фразу. Но благоразумнее было этого не делать. Тем более что три или четыре минуты спустя она дала понять, что все слышала.

— Когда будет готова ваша диссертация?

— Не знаю. Возможно, через год.

Ему захотелось добавить: «А может, никогда».

— Вы прекрасно знаете, что у вас все получится. Вы так много работаете и заслуживаете этого. И потом, вам ведь это действительно нужно.

Тогда как Мишелю это было совсем не нужно!

Зачем прислушиваться к тому, о чем говорят за столом? Зачем вообще на них смотреть, словно его с ними еще что-то связывает?

Эли уже пора было уходить. Он начал собираться. Ему следовало выйти раньше Мишеля, если тот решит сегодня провести вечер вне дома. До сих пор ничто не говорило о том, что он собирается остаться.