Тур поставил грязную кастрюлю в раковину, наполнив ее холодной водой, и сполоснул тарелку. Все это он делал ради матери, рассуждал он, не для отца, надо думать так. Сам он не ел ничего кроме бутербродов на завтрак, странно, он совсем не проголодался, и это при том, что он всегда хотел есть и никогда не наедался досыта. Он подогрел молока и стал искать мед, не нашел ничего, добавил в молоко сироп и размешал.

В коридоре было холодно, но как только он открыл дверь, его обдало теплом из ее комнаты. И запахом, слабым сладковатым запахом, который он решил не замечать. Он зажег ночник и поставил молоко на ночной столик, задернул занавески и уменьшил жар батареи. Она лежала и следила за ним глазами, когда он подошел к ней, переступив половик, цвета которого помнил в точности.

— Как дела?

— Получше.

— Тогда докажи и выпей немного теплого молока.

Он понятия не имел, откуда в нем взялась эта зрелость. Он никогда с ней так не разговаривал, никогда не говорил, что ей надо делать.

— Хорошо, — сказала она.

Ее голова лежала слишком низко, а он на этот раз не захватил ложку. Она даже не попыталась сесть в кровати или подтянуться. Руки лежали под одеялом, как раньше. Несколько мучительных секунд он держал чашку над ее лицом, потом понял, что надо одной рукой приподнять ее голову.

Голова была шаром, идеально подходившим для его руки, которая немного скользила по ее теплым и влажным волосам. На затылке волосы были примяты и торчали сквозь пальцы. Шарик этот был таким маленьким, Тур обескураженно держал его в руке, разглядывая ее ввалившийся рот, хлюпающий молоком. Затылок задрожал. После двух маленьких глотков шарик отяжелел и застыл в его руке, Тур осторожно отпустил его.

— Вот, — прошептала она.

— Больше не хочешь?

— Нет.

Он еще долго не мог заснуть после того, как заставил свинью покормить своих пятерых поросят. Он умирал от усталости, но все равно лежал, глазел в темноту и вспоминал минувший день. Казалось, прошла целая неделя. Надо позвонить врачу, что бы она ни говорила. И, приняв решение, он заснул.

Он зашел к ней перед свинарником. Открыл окно и немного проветрил. На улице было пасмурно и чуть теплее. Ожидался снегопад.

— Это ты?

Он зажег ночник.

— Да.

— Не звони врачу.

— Позвоню.

— Мне сегодня лучше.

— Так ты встанешь?

— Пока нет. Только не звони.

— Ты нездорова.

— Не очень-то сильно.

— Хочешь чего-нибудь?

— Потом. Немного кофе. Когда ты вернешься от свинок.

Он закрыл окно, спустился на кухню, затопил. Отец еще не вставал, как всегда. Ему незачем вставать.

Облегчение оттого, что мать захотела кофе, вынудило его понадеяться на Сару. С силой потерев ее соски, он открыл ящик. Свет горел, она видела поросят. Теперь и для матери, и для детей все было ясно. Она сделала несколько шагов к ящику — гигантское тело на четырех коротеньких ножках — издавая характерное хрюканье, призывающее поросят к еде. Она подогнула передние ноги. Кучка поросят начала пищать и выть, они залезали друг на друга, чтобы поскорее добраться до матери. Она опустила задние ноги, выставив вымя вперед. Лопата у Тура была наготове, и он отслеживал каждое ее движение, прислушивался к каждому звуку, который мог бы означать новый приступ бешенства. Пусть только попробует, посмотрим, кто здесь сильнее. Она сунула пятачок в кучку розовых тел и радостно захрюкала. И вот, поросята добрались до сосков, пихались, толкались и тузили друг друга.

Когда поросята наелись, они немного повозились возле ее головы. Он наблюдал за каждым движением, но никаких признаков опасности не было. Она тщательно их рассмотрела, подтолкнула пятачком и зафыркала, пока они не перевернулись обратно на ноги. Он оставил ее и отправился к Сири.

— Опасность миновала, — сказал он. — А у тебя как? Тебе тоже скоро пора? Чтобы мне было чем заняться на Рождество? А то будет скучно.

Она удовлетворенно хрюкнула и получила корочку хлеба из его кармана.

С остальным обходом он справился быстрее обычного, привычно меняя опилки, торф и корм. Каждую свиноматку он потрепал за ухом, включая Сюру, которая сегодня была мрачнее обычного и таращилась на него подозрительными глазками. Но она приносила большие пометы, даже после пятого опороса, и с ногами у нее все было в порядке, никаких причин превращать ее в салями. А у нетерпеливых поросят всегда было весело прибираться, они обнюхивали его комбинезон, кувыркались друг с другом, как щенки, полные радости жизни и возбуждения, хотя, казалось бы, чему тут радоваться — всего-то и игрушек у них, что стальные трубы и жесткий пол. «Надо взять свой кофе и бутерброды наверх и позавтракать вместе с ней», — думал он. Хорошо бы еще заехать в магазин, купить кое-чего. Меда, молока, еды к обеду. Сегодня он мог сам решить, что они будут есть и что он в состоянии приготовить.

Удивить ее. Конечно, она может поболеть несколько дней, мир из-за этого не обрушится, он справится и с делами по дому. Она уже давно не девочка и может изредка отдохнуть от своих обязанностей.

Хлеба осталось мало, он нашел еще буханку в морозилке в коридоре и положил ее на кухонный стол. От старого он отрезал четыре куска и корку. Отец подождет, пока новый растает, Тур слышал его шаги в туалете. Он сварил свежий кофе и включил радио. Они обсуждали рождественское меню. У них был целый свинарник этой еды. Он сдал тридцать свиней в начале декабря, об этом мясе они и говорили. Эти постоянные жалобы, что шкурка должна быть нежной, будто в ней все дело… Сложность была в том, чтобы в принципе вырастить эту шкурку над слоем жира, который не должен быть слишком толстым, а не в том, чтобы она была нежной! Ни разу в жизни он не ел твердой шкурки, мать с легкостью делала ее нежной при готовке. Никчемные горожане. Потом они обсуждали газовые плиты. Каждое Рождество мать комментировала подобные модные нововведения и утверждала, что достаточно просто положить ребра со шкуркой в холодильник за два дня, подержать их в фольге в горячей духовке, потом снять фольгу и зажарить, как обычно. Тур вытащил из подставки поднос в шашечку и поставил на него чашки и тарелку. Отца он встретил в коридоре. Отец коротко взглянул на поднос и зашаркал на кухню.

— Иди помойся, ты воняешь, — сказал Тур и захлопнул за собой кухонную дверь.

— Ты не хочешь сесть? — спросил он, войдя к матери.

— Вряд ли.

— Хороший кофе, мама. Будет вкусно.

— Не слишком горячий?

— Только что сваренный.

— Налей немного холодной воды.

Он понес чашку в ванную и тут же вспомнил, что в субботу она не выложила чистую одежду. Он не хотел напоминать матери об этом, вообще даже упоминать отца. И лучше не думать о сладковатом запахе в ее комнате, не спрашивать. Она не поднималась с кровати с субботнего вечера, а сегодня уже понедельник. Он сунул кончик указательного пальца в кофе, чтобы проверить температуру, но загрубевшая кожа не различала тепла и холода. Тогда он проверил кофе кончиком языка. Да, пить можно.