Луговец и Малина ползли по обе стороны от немца. Каждый считал, что им повезло с языком: попался офицер, да еще понятливый, двигался сам и не шумел. Надо отдать должное и немцу. Он беспрекословно выполнял все команды разведчиков, понимая, что сейчас его жизнь в их руках. Стоило Луговцу дотронуться до его плеча, как немец замер. Вперед поползли только командир, Чернецкий, Тимоховец и Зыбин.

В этот момент над немецкими позициями вспыхнула белая ракета, а за ней, словно вдогонку, — красная.

Сразу же длинными очередями ударили пулеметы, защелкали винтовочные выстрелы. Это были свои, теперь уже можно было не опасаться, что хруст замерзшей корки снега будет слышен пулеметчикам. Ощерились вспышками и немецкие позиции. Купрейчик еще быстрее заработал локтями и ногами. Вот он, окоп. Из него злобно выплевывал огненные очереди трассирующих пуль пулемет.

«По заграждениям бьют», — злорадно подумал лейтенант и вспомнил Мухина. Это он предложил, чтобы группа возвращалась обратно не через ложбину. И вот теперь вражеские пулеметчики, не жалея патронов, поливали, как им казалось, самое уязвимое место.

Неожиданно у Купрейчика возникла мысль: «А что, если попытаться захватить в плен еще одного языка? — И тут же решил: — Эх, была не была, попытаемся!» Он тут же остановился и жестом подозвал своих, коротко объяснил: он и Зыбин берут языка, а Чернецкий и Тимоховец уничтожают другого немца. Если же в окопе фашистов больше, то действуют автоматами, так как взрывы гранат обратят на себя внимание. Быстро поползли дальше. Вот и пулеметное гнездо. Немцев было двое. Чернецкий с финкой в руке бросился на первого номера, а Купрейчик на его помощника. Но тут случилось непредвиденное. Второй номер пулеметного расчета неожиданно оглянулся и увидел бросившихся вперед разведчиков. Не предупреждая своего напарника, он выскочил из окопа и кованым сапогом так ударил Алексею в лицо, что тот, потеряв сознание, упал в окоп. Не видел лейтенант, как Чернецкий всадил финку в спину продолжавшему вести огонь пулеметчику и как Зыбин, вскинув автомат, сразил короткой очередью уже убегавшего в ложбину второго немца. К окопу начали подползать остальные. Последними приползли Чижик и Громов. Вытащили на бруствер лейтенанта и снегом привели его в чувство.

Луговец, чуть приподнявшись, свистнул. Сразу же раздался ответный свист и вскоре к ним подползли саперы.

Купрейчик уже окончательно пришел в себя, и ему стало стыдно, что он позволил фашисту так смазать сапогом по лицу. Лейтенант был готов вернуться обратно в траншею, но вовремя образумился и приказал взять с собой пулемет — пусть будет дополнительным к «оберу» трофеем, да и Орешко обрадуется такому подарку. Разведчики направились к своим позициям. В траншее их уже поджидали командиры. Мухин радостно обнял Купрейчика:

— Ну, Алексей, с первым крещением тебя!

К Алексею подошел незнакомый офицер. Он протянул ему руку и сказал:

— Здравствуйте, товарищ Купрейчик! Я комиссар полка Малахов, находился в штабе дивизии и не успел с вами познакомиться. Примите и мои поздравления с успешной операцией.

— Спасибо, — ответил Алексей и покосился на разведчиков. Но те шутили между собой, совершенно не упоминая случая в пулеметном гнезде. Купрейчик отыскал глазами Орешко и подозвал Чижика:

— Вручи командиру взвода пулемет. — И обратился к Орешко: — Это вам от нас подарок за поддержку.

Орешко быстро осмотрел пулемет, прикинул, сколько патронов к нему, и обрадованно сказал:

— Вот спасибо. Что-что, а такие подарки я хоть каждый день готов принимать, но теперь вы мне патроны от фрицев приносите.

Мухин поручил двум красноармейцам отвести пленного в штаб, а затем предложил:

— Ну, что, именинники, айда в ваш блиндаж. — И первым ловко выскочил из траншеи, и пригибаясь, двинулся вперед.

В блиндаже по поводу удачного возвращения разведгруппы готовился праздник. По такому случаю горели две керосиновые лампы.

Пока разведчики стаскивали с себя мокрую одежду, наскоро вытирали оружие, их товарищи накрыли газетами стол.

Сели. Комиссар полка окинул всех глазами, поправил пышные черные волосы, среди которых серебрилась седина, и предложил выпить за успешное выполнение задания.

Все выпили и, весело переговариваясь, стали есть. Купрейчик сидел мрачный. Он никак не мог забыть, как немец лягнул его в лицо. Да и тупая ноющая боль напоминала об этом. Он в любую минуту ждал, что кто-то из его группы вот-вот расскажет об этом случае.

Вдруг Степаныч с показным спокойствием и невинным видом обратился к Луговцу:

— А не скажите, дорогой товарищ Луговец, какой сон вам приснился там, во дворе, когда вы проспали офицерика, дали ему пройти к сараю мимо вас, чуть не наступив вам на нос? Вас, наверное, разбудили, когда он уже возвращался в теплый дом, извиняюсь, из клозета?

Все, чувствуя подвох, с улыбкой ждали, как вывернется Луговец. А тот спокойно дожевал кусок колбасы и сказал:

— Видите ли, дорогой Степаныч, я ведь прекрасно знал, что тащить немца придется мне, так как вы все свои силенки истратили на то, чтобы смахнуть с шашечной доски во время игры с командиром свои два сортира. Поэтому я решил: зачем же мне тащить немца на плече и нюхать его штаны. Не лучше ли дать ему сходить к сараю, прежде чем брать его?

В блиндаже грохнул смех. На этот раз рассмеялся и Купрейчик, а когда ему предложили сказать тост, он, чуть охмелевший, встал и заговорил:

— Сегодня я — единственный, кто находился в таком походе впервые. Мои первые впечатления такие: я встретился с настоящими товарищами по оружию. Скажу откровенно: многому мне еще надо у вас учиться...

Разведчики, которые участвовали в операции, зашумели:

— Вы и так все знаете...

— Вспомните, как плетень резали. Кто догадался это сделать?..

— А как объект выбрали?..

Лейтенант поднял руку:

— Тише, тише, товарищи! Я хочу выпить за нашу боевую дружбу и за тот день, когда мы все будем праздновать победу над проклятым врагом.

Чувствовалось, что у людей наступила разрядка после сильного нервного напряжения. Поздний ужин, или, скорее всего, ранний завтрак, закончился, и гости начали собираться уходить. Купрейчик пошел их провожать. Выйдя из блиндажа, закурили. Стояла такая тишина, что не верилось: идет война и в любое мгновение эту, ставшей редкой, тишину может нарушить взрыв снаряда, стрекот пулеметов.

— Ну что, пошли? — сказал Мухин и первым двинулся от блиндажа. — А может, ты вернешься? Спать же, небось, хочешь? — спросил он Купрейчика.

— Нет, мне сейчас как раз надо пройтись, остыть немного.

Дальше шли молча. Вдруг Мухин тронул Купрейчика за рукав и тихо сказал:

— Слева кто-то по снегу идет.

Командиры прислушались, и до их слуха донесся хруст подмерзшего наста. Сами они шли по проторенной дорожке. Лейтенант прикинул: «Идут со стороны артиллерийского НП. А вдруг это немцы? А там опять красноармеец на посту спит?» Купрейчик притронулся к кобуре нагана. А шаги все ближе и ближе.